Показалось, что камень точно такой же, какие были там, у озера.
Со смятением в душе Сизов открыл дверь, вошел в небольшие сенцы, увидел хозяйственный ящик, ведра с водой, накрытые фанерками, рукомойник. Все было знакомо, будто он только вчера заходил сюда.
Вдруг ему почудилось, что за ним подсматривают. Нервно оглянулся, увидел глаза, высвеченные пробившимся в оконце косым лучом солнца. Озноб прошел по спине - так эти глаза были неожиданны в сумраке сеней. Не вдруг понял, что это фотография и что изображен на ней Саша Ивакин, непривычно печальный. Сизов вспомнил, как Татьяна фотографировала их перед выходом в тот роковой маршрут. Присмотревшись, он увидел на стене и другие фотографии, увидел и себя, согнувшегося под тяжестью мешка, улыбающегося, и подивился, что Татьяна не выбросила эти портреты.
Со страхом и тревогой постучал. Войлок на двери погасил звук. Тогда он вошел без стука. И сразу услышал детский плач. Выглянула Татьяна, растрепанная, в распахнутом халатике, какой Сизов ее никогда и не видел, поглядела на него, не узнала и снова скрылась, зашептала кому-то:
- Вставай, там кто-то пришел!
Такого Сизов не ожидал. Чего угодно, только не этого. Чтобы Татьяна, единственная женщина, на которую он молился, так скоро забыла погибшего мужа! Хотел повернуться и уйти, да ноги не слушались.
В глубине дома кто-то кашлянул, хрипло, спросонья, и зашлепал босыми ногами по чисто вымытому полу. Сизов оторопело смотрел на вышедшего к нему человека и ничего не понимал. Ему вдруг подумалось, что это сон. Бывало такое, сколько раз, особенно там, в заключении, снилось несусветное, страшное, он знал, что это всего лишь сон, старался проснуться и не мог.
- Валентин? - спросил человек голосом Саши Ивакина. Повернулся, крикнул обрадованно: - Таня! Так это же Валентин!
Сизов обессиленно сел на табурет, стоявший у порога.
- Как это? - бормотал он. - Как же?..
- Чего у дверей? Проходи в дом.
- Саша?
- Саша, Саша! Да проходи в комнату.
Они обнялись, помяли друг друга, помолчали, борясь со слезой.
- Как ты?.. Рассказывай, - опомнился Ивакин.
- Это ты рассказывай.
- Хотя нет, сначала мыться. Как раз баню истопили.
- Но я ведь...
- Знаю, знаю...
Только тут до Сизова как следует дошло: точно - Саша Ивакин, живой и здоровый. Это его правило: первое, что должен сделать человек, вернувшийся из тайги, - помыться и переодеться.
- Я не один, - выговорил наконец. - Меня ждут. Трое нас...
- Тоже из тайги? Тогда всем в баню. Танюша! - крикнул Ивакин жене. Подбери что-нибудь из моего белья.
- Ты как?.. Ты же... - Сизов не договорил, не зная, как спросить о самом главном.
Поднял глаза и будто впервые увидел друга. Тот словно бы вырос. А может, просто похудел и потому вытянулся? Те же бездонно темные глаза в глубоких глазницах, тот же мягкий взгляд. Чисто выбритое лицо, каких Сизов столько дней не видел. И на этом чистом лице - багровый шрам, перекинувшийся со лба на скулу.
- Потом, все потом. Тащи свою команду в баню. Ты знаешь, где она.
Небольшая рубленая банька уже остыла, но она всем троим показалась как раз подходяще жаркой. Воды подогретой было меньше полкотла. Но ее хватило на всех: тайга научила довольствоваться малым.
Через час они сидели за столом, на котором было вяленое и жареное мясо, картошка, исходящая паром, и картошка на сковороде с яичницей, соленья всякие - дары тайги и, конечно, то, без чего не обходится ни одно застолье, не мутное самодельное, а чистое, как слеза, в фирменных бутылках.
- Рассказывай, - сразу потребовал Сизов, через стол пристально разглядывая Ивакина, того самого и вроде бы другого.
- Ты ешь. Еще наговоримся.
- Как я могу есть? Ты же... - Он опять не нашелся как это назвать и замолчал.
- Все обошлось, и ладно.
- Я же тогда... сам...
- Нет, это я сам. Оступился на краю обрыва и упал.
- Нет, это я тебя толкнул...
- Я уже и сам падал. Это хорошо помню.
Таня побледнела, встала из-за стола и ушла в другую комнату.
- Как же так? Я ведь слышал, как ты упал в воду. Долго плавал там, искал тебя...
- Это, должно быть, камень упал. А я застрял на кустах, что посередине, на скале растут. Помнишь зеленую полосу? Кусты упругие, откинули меня к стене. А там уступчик в полметра. - Ивакин потрогал шрам на лице. - Вот память... Сколько пролежал без сознания - не знаю. Очнулся, а тебя нет.
Сизов ударил себя кулаком по лбу.
- Чувствовал - что-то не так! Ведь чувствовал, а ушел. Вину свою поволок, как юродивый, - нате, глядите, казните!..
- Сколько там пролежал, не знаю. Не мог даже кричать, звать на помощь. Решил: чем так пропадать, лучше утонуть. Перевалился через кусты и - в воду. А она ледяная, как обожгла. Это, наверное, и помогло выплыть. Выплыть-то выплыл, а свалился в горячке. Хорошо склад был, а то бы...
- Значит, это ты склад использовал? Я так и подумал: кто-то сильно бедствующий.
- Как подумал? Когда?
- Недавно. Мы с ним там были, - показал он на Красюка, жадно поедающего жареную картошку.
- Бедствующий - не то слово. Не знаю, как выжил. А потом пришлось зимовать. По снегам-то не больно выберешься. Сам, пожалуй, не дотянул бы до весны. Нанаец выручил, вышел на дым костра, который я жег.
- Чумбока? - изумился Сизов, вскинув глаза на своего спасителя, сидевшего за столом напротив.
- Нет, того звали Полокто.
- Моя его знай, - сразу отозвался Чумбока.
- У него зимовье неподалеку. Там и перезимовал. А весной вернулся к озеру, заложил шурф.
- Шурф?!
- Ты только погляди! - Ивакин сорвался с места, выскочил в сени, вернулся с небольшим свертком, сдвинул тарелки и вывалил на стол груду темно-бурых камней. - Касситерит. Да какой!..
- Значит, это был твой шурф? - Сизов взял камень, рассмотрел со всех сторон и протянул Красюку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59