Выношенный и вытертый до ниток коврик, скрипучая кровать, да общий туалет в конце каждого коридора. Ночью Гордону захотелось пописать, и, возвращаясь, он свернул не в ту сторону и едва не заблудился, потому что коридоры оказались страшно извилистыми, один Т-образно переходил в другой, этот сливался с третьим, и так без конца, все это напоминало огромную кроличью нору или сумасшедший лабиринт, все время заворачивающийся внутрь. Данлоп внезапно испугался, подумав о том, что станет делать в случае возникновения пожара, который, судя по прогнившим и сухим, как труха, стенам, мог возникнуть в любое время, и ему были вовсе не по душе мысли о прыжках в заднюю аллею со второго этажа.
Ко всему прочему у него на это не было достаточно сил. Он вновь ослабел. Гордон постарался вспомнить тот день, когда он еще не чувствовал себя совершенно больным и разбитым, когда его не тошнило от одной мысли о каком-нибудь усилии, но не мог, и это испугало его вдвойне. Сколько еще он собирается продолжать пить? Он сел на кровати и мысленно возобновил в памяти дубли, снятые в нижнем баре с десяти часов вечера и до закрытия. Он бы ни за что на свете не вспомнил, сколько именно выпил за это время, лишь под конец бармен как-то странно посмотрел ему в лицо, а программы на телеэкране превратились в сплошное мерцание рекламных роликов и объявлений. И не забудь о биржевых сводках. Ох ты, Боже ж мой, только не биржевые сводки! В этом городишке сводки не касались “Кодаков”, “Ксероксов” и тому подобных компаний. Нет, здесь биржевые сводки касались только крупного рогатого скота: поначалу рыночная стоимость была десять, затем дошла до двенадцати, а потом снова понизилась… Гордон пробурчал про себя, что видимо, не так уж сильно он напился, раз помнит подобные детали. Нет? Да? А почему же тогда он трясется, как идиот, на ветру? Почему тогда ему настолько худо, что сама мысль о завтраке готова вызвать неукротимую рвоту? Ему придется выпить еще разок, прежде чем он отважится пойти в ванную, находящуюся в конце коридора и побриться, а после того, как вернется, принять еще, чтобы суметь разобраться с пуговицами рубашки. Это его испугало. Он, оказывается, еще помнил те времена, когда ему не нужно было пить виски по утрам только для того, чтобы начать функционировать. Поэтому он взял камеру и магнитофон, взглянул на бутылку и, мысленно взвыв от тоски, что вот так безжалостно покидает ее на произвол судьбы, прошел мимо кровати и вышел в дверь.
Коридор сворачивал вначале направо, потом налево, затем снова направо и, наконец, разворачивался панорамно, открывая вид на нижний вестибюль с лосиной мордой на стене, которой, без сомнения, было лет двадцать, если не все тридцать — штуковина выглядела на свои года, — и серым кафельным полом, бесцветной стойкой портье, за которой стоял какой-то старикан в джинсовом костюме. Данлоп вздохнул полной грудью, тут же об этом пожалев, — здесь было еще более пыльно, чем наверху. В очередной раз спросив себя, что же в конце концов он тут делает, Гордон спустился по ступеням и вышел на улицу.
Солнце напоминало раскаленный добела шар. Всего лишь восемь утра. Черт, что же за денек предстоит, если уже так печет? Думать об этом не хотелось. Восемь утра — вот тебе и еще одна прелесть пьянства: теперь он почти совсем не спит, а если спит… Об этом ему думать тоже не хотелось, лишь бы не вспоминать о фигуре, увенчанной оленьими рогами, которая с каждой ночью приближается все ближе и ближе, злобные кошачьи глаза, не отрываясь, пылают, выжигая мозг, волчий хвост болтается из стороны в сторону. Гордон трясся. “Возьми себя в руки, — говорил он себе. — Кошмар начался, когда ты сюда приехал, и ты, без сомнения, увидишь здесь, чем он закончится”.
33
Оно убралось из города, чтобы добраться до гор, пошатываясь, брело все выше и выше. Даже несмотря на то, что теперь вокруг росли деревья, укрывая его, все равно оно было ослеплено и, жмурясь, брело, опустив голову вниз, оступаясь среди кустарника, цепляясь когтями за скалы, стараясь забраться как можно выше. Там, в городе, оно убило собаку и наелось. А теперь, не переставая, моргало и испускало протяжные стоны. Спать. Оно должно спать. Но где-то там наверху — дом, который зовет. Зовет, не переставая. Что это, оно не знало, и где это, не имело ни малейшего представления. Но покрытые снежными шапками вершины притягивали его, как магнит, и, воя, оно продолжало карабкаться вверх…
34
Сидя на заднем сиденьи, Данлоп наблюдал за Реттигом и молодым полицейским. Они свернули в открытые, покосившиеся деревянные ворота. И вот уже ехали по изрытой колеями и ухабами, поросшей сорняками грунтовой дороге. Гордон услышал выстрелы — несколько, один за другим, которые приближались, пока автомобиль мчался по пыльной дороге. Репортер наклонился вперед.
— Какие-нибудь неприятности?
Но полицейские не собирались отвечать. Набирая скорость, машина мчалась под гору, по обе стороны дороги расстилалась красноватая сухая земля, и Данлоп вдруг увидел в низине несколько построек: вначале летний домик, по крайней мере, он бы так его назвал, внутри, видимо, три комнаты, спереди — крыльцо, все покрашено белой краской, затем амбар, тоже выкрашенный белым, а также что-то типа навеса, тоже выкрашенного в белый цвет, и все три строения стояли в обнесенном оградой поле, на котором стояли две лошади.
35
Слотер стоял на крыльце и наблюдал за лошадьми, которые сильно нервничали. Затем, насмотревшись, он повернулся к Аккуму.
— Нет, я же сказал, это была кошка. Я снес к чертовой матери ее проклятую башку.
Аккум, не мигая, смотрел на него.
— Чего-то я не понимаю…
Из оврага, что находился за амбаром, донеслись выстрелы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78