Они будут обладать всеми правами, установленными для проституток, так как таковыми и будут”.
То, что к этому относились с отвращением, было ясно из поправки к этой поправке:
“Эта поправка будет отменена, когда возродится сообщество женщин. До этого времени катамиты будут катамитами и ничем иным. Тот, кто вмешается не в свои дела, будет расстрелян. Дерзость катамита карается смертью”.
В одной из ранних поправок признавалась бесполезность денег в повседневной жизни островитян. В случае компенсации за травмы и награды за рвение деньги заменялись продуктами и спиртными напитками. Проституткам было позволено основать свою собственную “валюту”, и они избрали деликатесы (орехи, оливки и конфеты), белье и духи. Различные изменения в валютных курсах отмечались в длинном приложении. На данный момент, согласно недавним рукописным пометкам правящего сейчас Л’Оллонуа, самым ценным товаром было следующее: 1) ружья калибра от 6-го до 12-го; 2) репеллент от насекомых “Дип-Вудсофф”; 3) репеллент “Каттер” (не очень хорош от мошкары); 4) свинец; 5) гаитянский ром; 6) новое оружие.
Почему, подумал Мейнард, современное оружие ценилось настолько низко? И если они не пользовались деньгами за последнюю пару сотен лет, что они сделали со всеми деньгами, которые накопили?
Однако гораздо больше Мейнарда озаботила поправка, сделанная в 1900 году. Ей, очевидно, придавалось большее значение, чем большинству других, так как у нее был заголовок: “О детях”.
“Поскольку состояние невинности, как можно утверждать, разрушается у всех людей по достижении зрелости, и поскольку потеря невинности вызывает рождение мирского, и поскольку мирской человек является угрозой для Сообщества, так как он обладает понятиями и знаниями, заставляющими его подвергать сомнению (и, таким образом, опасности) тот образ жизни, который мы заботливо лелеем, поэтому, начиная с настоящего времени, Сообщество не будет принимать в свои ряды никого старше тринадцати лет. Все остальные после их захвата подлежат немедленной смерти, так как можно утверждать, что их жизнь прожита полностью, и они не могут предложить Сообществу ничего, кроме разрушения и разъединения, и желания возбудить, как было неоднократно подтверждено, стремление к побегу, что привело бы к обнаружению нашего местонахождения. Ребенок – это всегда голодный едок, чье блюдо можно наполнить подобающей пищей для размышлений; блюдо же мирского человека уже наполнено нездоровой провизией”.
В дверном проеме появилась тень, закрыв ему свет. Женщина – Бет – разомкнула концы цепи. Она вытащила один конец с балки, а другой оставила на шее Мейнарда.
– Вставай.
Мейнард встал. Она взяла с полки кожаные брюки и помогла ему их надеть. Внутренняя поверхность кожи все еще была покрыта влажной кровью и слоем жира, и брюки хлюпали, когда Мейнард обвязывал их на талии. Обрывки склизкого мяса задевали его колени; от брюк поднимался тошнотворный запах.
Она намазала жиром его грудь и спину и, жестом указав на выход, произнесла:
– Наружу.
– Куда мы идем?
– Тюэ-Барб согласился с тобой встретится.
– Кто такой Тюэ-Барб? – Боль притупила его мысли; имя это было подобно мотыльку, пролетевшему в сумерках его памяти.
– Мейнард Тюэ-Барб, который был твоим сыном.
Мейнард взглянул на нее:
– Согласился? Очень любезно с его стороны.
– Помни, – сказала она, дергая цепь, чтобы побудить его двинуться к двери, – молодые здесь в почете, потому что они – это будущее. А такие, как ты, – это прошлое. Мертвецы.
Глава 12
Она повела его на цепи по извилистой тропинке в кустах. Когда они приблизились к повороту, Мейнард услышал смех.
Тропа вышла на поляну. Справа находилось прямоугольное строение, раз в восемь-десять больше, чем хижина Бет. У двери была воткнута в песок небольшая рождественская елка, украшенная дешевой мишурой, кожурой от фруктов и кусочками цветной материи.
– Откуда это? – спросил Мейнард.
– Добыча. – Бет пошла быстро, стремясь поскорее достичь противоположной стороны поляны.
Раздался еще один взрыв смеха, и двое молодых мужчин вышли из здания, толкая и хлопая друг друга. Мейнард остановился и уставился на них. Цепь напряглась у него на шее.
На одном из них был безвкусный цветастый саронг, полдюжины браслетов на каждом запястье, и кольца на каждом пальце. Другой был почти голым, белые волосы подстрижены очень коротко. Долговязое, худощавое тело было загорелым, намасленным и безволосым. Единственная его одежда состояла из кожаного гульфика размером с грейпфрут, который чуть не лопался от напряжения.
Когда они увидели Бет и Мейнарда, они перестали веселиться.
Бет, взглянув на них, плюнула на песок и рванула цепь.
Мейнарда дернуло вперед, но он успел оглянуться и увидел, что молодые люди отсалютовали Бет таким же презрительным способом.
Они подошли к следующей поляне, и Бет остановилась за несколько ярдов до конца тропинки.
– Не задерживайся здесь, – сказала она, – иначе я сломаю тебе шею. – Опустив голову и подняв плечи, она шагнула вперед.
На поляне располагалось восемь хижин, каждая обслуживалась одной женщиной. На двух из них были прозрачные одеяния, сквозь которые можно было рассмотреть все детали их тел. На одной – длинная заляпанная шелковая юбка, а выше талии – ничего, кроме губной помады, которая располагалась на ее груди кругами, центром которых были соски. Еще одна носила полный комплект нижнего белья, и при виде проходивших она повернулась к ним спиной, расстегнула сзади штаны и, обнажив свой “полигон”, издала мощный залп.
Одна из женщин рассмеялась и обратилась к Бет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75