– Как ты сказал: поблагодарить?
– Да, потому что я так много обязан вам, Василий Назарыч.
– Э, перестань, дружок, это пустое. Какие между нами счеты… Вот тебе спасибо, что ты приехал к нам, Пора, давно пора. Ну, как там дела-то твои?
– Все в том же положении, Василий Назарыч.
– Гм… я думал, лучше. Ну, да об этом еще успеем натолковаться! А право, ты сильно изменился… Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой, не дожил… Да. А ты его не вини. Ты еще молод, да и не твое это дело.
– Я хорошо понимаю это, Василий Назарыч.
– Нет, ты не вини. Не бери греха на душу…
Коренастая, широкоплечая фигура старика Бахарева тяжело повернулась в своем кресле. Эта громадная голова с остатками седых кудрей и седой всклокоченной бородой была красива оригинальной старческой красотой. Небольшие проницательные серые глаза смотрели пытливо и сурово, но теперь были полны любви и теплой ласки. Самым удивительным в этом суровом лице с сросшимися седыми бровями и всегда сжатыми плотно губами была улыбка. Она точно освещала все лицо. Так умеют смеяться только дети да слишком серьезные и энергичные старики.
Кабинет Бахарева двумя окнами выходил на улицу и тремя на двор. Стены были оклеены скромными коричневыми обоями, окна задрапированы штофными синими занавесями. В этой комнате всегда стоял полусвет. На полу лежал широкий персидский ковер. У стены, напротив стола, стоял низкий турецкий диван, в углу железный несгораемый шкаф, в другом – этажерка. На письменном столе правильными рядами были разложены конторские книги и счеты с белыми облатками. У яшмового письменного прибора стопочкой помещались печатные бланки с заголовком: «Главная приисковая контора В. Н. Бахарева». Они вместо пресса были придавлены платиновым самородком в несколько фунтов весу. На самом видном месте помещалась большая золотая рамка с инкрустацией из ляпис-лазури; в ней была вставлена отцветшая, порыжевшая фотография Марьи Степановны с четырьмя детьми. На стене, над самым диваном, висела в богатой резной раме из черного дерева большая картина, писанная масляными красками. На ней был оригинальный вид сибирского прииска, заброшенного в глубь Саянских гор. На первом плане стояла пестрая кучка приисковых рабочих, вскрывавших золотоносный пласт. Направо виднелась большая золотопромывательная машина, для неопытного глаза представлявшая какую-то городьбу из деревянных балок, желобов и колес. На заднем плане картины, на небольшом пригорочке, – большая приисковая контора, несколько хозяйственных пристроек и длинные корпуса для приисковых рабочих. Высокие горы, сплошь обросшие дремучим сибирским лесом, замыкали картину на горизонте. Это был знаменитый в летописях сибирской золотопромышленности Варваринский прииск, открытый Василием Бахаревым и Александром Приваловым в глубине Саянских гор, на какой-то безыменной горной речке. Варваринским он был назван в честь Варвары Павловны, матери Сергея Привалова.
Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Именно такою представлял себе Привалов ту обстановку, в которой задумывались стариком Бахаревым его самые смелые предприятия и вершились дела на сотни тысяч рублей.
– Что же мы сидим тут? – спохватился Бахарев. – Пойдем к старухе… Она рада будет видеть этакого молодца. Пойдем, дружок!
Старик было поднялся со своего кресла, но опять опустился в него с подавленным стоном. Больная нога давала себя чувствовать.
– Позвольте, я помогу вам, – предложил Привалов.
– Нет, ты не сумеешь этого сделать, – с печальной улыбкой проговорил старик и позвонил. – Вот Лука – тот на эти дела мастер. Да… Отошло, видно, золотое времечко, Сергей Александрыч, – грустно заговорил Бахарев. – Сегодня ножка болит, завтра ручка, а потом придет время, что и болеть будет нечему… А время-то, время-то теперь какое… а? Ведь каждый час дорог, а я вот пачкаюсь здесь с докторами. Спать даже не могу. Как подумаю, что делается без меня на приисках, так вот сердце кровью и обольется. Кажется, взял бы крылья, да и полетел… Да. А замениться некем! Один сын умнее отца хочет быть, другой… да вот сам увидишь! Дочерей ведь не пошлешь на прииски.
При помощи Луки Бахарев поднялся с кресла и, шаркая одной ногой, пошел к дверям.
– Вот, Лука, и мы с тобой дожили до радости, – говорил Бахарев, крепко опираясь на плечо верного старого слуги. – Видел, какой молодец?..
– Уж на что лучше, Василий Назарыч! Я даже не узнал их… Можно сказать, совсем преобразились. Бывало, когда еще в емназии с Костенькой учились…
– Опять? – строго остановил Бахарев заболтавшегося старика. – Позабыл уговор?
– Не буду, не буду, Василий Назарыч!.. Так, на радостях, с языка слово сорвалось…
– Послушай, да ты надолго ли к нам-то приехал? – спрашивал Бахарев, останавливаясь в дверях. – Болтаю, болтаю, а о главном-то и не спрошу…
– Я думаю совсем здесь остаться, Василий Назарыч.
– Слава тебе, господи, – с умилением проговорил Лука, откладывая свободной рукой широчайший крест.

V

Привалов шел за Васильем Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах и дверях – все дышало роскошью, которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24