Утром нечаянно наткнулся Ефим на мертвых волчат, лежавших в колючках, и догадался, чьих рук это дело. Забрав волчат на лопату, вынес в степь и кинул подальше от дороги. Но волчица наведалась в Ефимов двор еще раз. Продрав камышовую крышу сарая, бесшумно зарезала корову и скрылась.Ефим отвез ободранную корову в глинище, куда сваливается падаль, и прямо оттуда пошел к Игнату. Под навесом сарая Игнат тесал ребра на новую арбу. Увидев Ефима, отложил топор, улыбнулся и, поджидая, присел на дышло повозки, стоявшей под навесом.— Иди в холодок, Ефим!Ефим, сохраняя спокойствие, подошел и сел рядом.— Хорошие у тебя собаки, дядя Игнат!..— Да, брат, собачки у меня дорогие… Эй, Разбой, фюйть! Иди сюда!..С крыльца сорвался грудастый, длинноногий кобель и, виляя крючковатым хвостом, подбежал к хозяину.— Я за этого Разбоя ильинским казакам заплатил корову с телком. — Улыбнувшись уголками губ, Игнат продолжал: — Хорош кобель… Волка берет…Ефим протянул руку к топору и, почесывая кобеля за ушами, переспросил:— Корову, говоришь?— С телком. Да рази это цена? Он дороже стоит.Коротко взмахнув топором, Ефим развалил череп собаки надвое. На Игната брызнула кровь и комья горячего мозга.Посиневший Ефим тяжело поднялся с повозки и, кинув топор, шепотом выдохнул:— Видал?Игнат с выпученными глазами глядел, задыхаясь, на скрюченные ноги собаки.— Сбесился ты, что ли? — просипел он.— Сбесился, — мелко подрагивая, шептал Ефим. — Тебе бы, гаду, голову надо стесать, а не собаке!.. Кто волчат у мово двора побил? Твоих рук дело!.. У тебя восемь коров… одну потерять — убыток малый. А у меня последнюю волчиха зарезала, дите без молока осталось!..Ефим крупно зашагал к воротам. У самой калитки его догнал Игнат.— За кобеля заплатишь, сукин сын!.. — крикнул он, загораживая дорогу.Ефим шагнул вплотную и, дыша в растрепанную бороду Игната, проговорил:— Ты, Игнат, меня не трожь! Я тебе не свойский, терпеть обиду не буду. За зло — злом отквитаю! Прошло время, когда перед тобой спину гнули!.. Прочь…Игнат посторонился, уступая дорогу. Хлопнул калиткой и долго матерился, грозил уходившему Ефиму кулаком.
* * * После случая с собакой Игнат перестал преследовать Ефима. При встрече с ним кланялся и отводил глаза в сторону. Такие отношения тянулись до тех пор, пока суд не присудил Игната к уплате шестидесяти рублей Дуньке-работнице. С этого времени Ефим почувствовал, что из Игнатова двора грозит ему опасность. Что-то готовилось. Лисьи глазки Игната таинственно улыбались, глядя на Ефима.Как-то в исполкоме председатель с подходцем выспрашивал:— Слыхал, Ефим, с тестя присудили шестьдесят рублей?— Слыхал.— Кто бы мог научить эту шалаву — Дуньку?Ефим улыбнулся и поглядел прямо в глаза председателю.— Нужда. Тесть твой выгнал ее со двора и куска хлеба не дал на дорогу, а Дунька работала у него два года.— Так ведь мы же ее кормили!..— И заставляли работать с утра до ночи?— В хозяйстве, сам знаешь, работа не по часам.— Тебе, я вижу, любопытно знать, кто написал заявление в суд?— Вот-вот, кто б это мог?— Я, — ответил Ефим и по лицу председателя понял, что это для него не является неожиданностью.Перед вечером Ефим взял с собой из исполкома бумаги и обязательное постановление станисполкома.«Перепишу после ужина», — подумал, шагая домой. Поужинал, закрыл с надворья ставни и сел за стол переписывать. Взгляд его случайно упал на оголенные рамы окон.— Маша, ты что ж, аль не купила ситцу на занавески?Жена, сидевшая за прялкой, виновато улыбнулась:— Я купила два метра… ты ить знаешь, пеленок нету… дите в лохмотьях… я и сшила две пеленки.— Ну, это ничего… А все ж таки завтра купи. Неловко: кто ставню с улицы откроет — все видно.За окнами, узорчато размалеванными морозом, ветер пушил поземкой. Тучи, бесформенные и тяжелые, застилали небо. На краю хутора, там, где лобастая гора спускается к дворам забурьяневшим склоном, брехали собаки. Над речкой вербы обиженно роптали, жаловались ветру на холод, на непогодь, и скрип их раскачивающихся ветвей и шум ветра сливались в согласный басовитый гул.Ефим, макая перо в самодельную чернильницу с чернилами, сделанными из дубовых ягод, изредка поглядывал на окно, таившее в черном немом квадрате молчаливую угрозу. Ему было не по себе. Часа через два ставня с улицы скрипнула и слегка приоткрылась. Ефим не слышал скрипа, но бесцельно взглянув на окно, похолодел от ужаса: в узенький просвет сквозь ветвистую изморозь на него, прижмурясь, тяжко глядели чьи-то знакомые серые глаза. Через секунду на уровне его головы за стеклом, словно нащупывая, появилась черная дырка винтовочного дула. Ефим сидел, откинувшись к стене, недвижный, побледневший. Рама была одинарная, и он ясно услышал, как щелкнул спуск. Над серыми глазами изумленно дернулись брови… Выстрела не последовало. На миг за стеклом исчез черный кружок, четко лязгнул затвор, но Ефим, опомнившись, дунул на огонь — и едва успел нагнуть голову, как за окном ахнул выстрел, брызнуло стекло и пуля сочно чмокнулась в стену, осыпая Ефима кусками штукатурки.Ветер хлынул в разбитое окно, запорошив лавку снежной пылью. В люльке пронзительно закричал ребенок, хлопнула ставня…Ефим бесшумно сполз на пол и на четвереньках добрался до окна.— Ефимушка! Родненький!.. Ой, господи!.. Ефимушка!.. — плакала на кровати жена, но Ефим, стиснув зубы, не отзывался; дрожь трясла его тело. Приподнявшись, заглянул он в разбитое окно; увидел, как по улице рысью убегал кто-то, закутанный снежной пылью. Опираясь на лавку, встал Ефим во весь рост и снова стремительно упал на пол: из-за полуоткрытой ставни скользнул ствол винтовки, грохнул выстрел… Едкий запах пороховой гари наполнил хату.
1 2 3 4 5