По черному пологу неба приплясывали желтые крапинки звезд, Стожары тлели над самой головой. «Полночь», — подумал Ефим, трогая щеколду. По сенцам, шаркая валенками, кто-то подошел к двери.— Кто такое?— Я, Маша. Отпирай скорее!Ефим плотно прихлопнул за собой дверь и зажег спичку. Фитиль, плавающий в блюдце с бараньим жиром, чадно затрещал. Стягивая с плеч шинель, Ефим нагнулся над люлькой, висевшей у кровати, и брови его разгладились, возле рта легла нежная складка, губы, посиневшие от холода, зашептали привычную ласку. В лохмотьях, в тряпье, разбросав пухлые ручонки, заголившись до пояса, лежал розовый от сна шестимесячный первенец. На подушке, рядом с ним — рожок, туго набитый жеваным хлебом.Осторожно подсунув руку под горячую спинку, Ефим шепотом позвал жену.— Перемени подстилку, обмочился поганец!..И пока снимала она с печки просохшую пеленку, Ефим вполголоса сказал:— Маша, а ить меня выбрали в секретари.— Ну, а Игнат с другими?— В дыбки становились! Беднота за меня, как один.— Смотри, Ефимушка, не наживи ты беды.— Беда не мне будет, а им. Теперь начнут меня спихивать. В председатели-то прошел Игнатов зять.
* * * Со дня перевыборов через хутор словно кто борозду пропахал и разделил людей на две враждебных стороны. С одной — Ефим и хуторская беднота; с другой — Игнат с зятем-председателем, Влас, хозяин мельницы-водянки, человек пять богатеев и часть середняков.— Они нас в грязь втопчут! — неистово кричал на проулке Игнат. — Я знаю, куда Ефим крутит. Он хочет уравнять всех. Слыхали, что он у Федьки-сапожника напевал? Будет, мол, у нас общественная запашка, будем землю вместе обрабатывать, а может, и трактор купим… Нет, ты сперва наживи четыре пары быков, а посля и со мной равняйся, а то, кроме вшей в портках, и худобы нету! По мне, на трактор ихний наплевать. Деды наши и без него обходились!Как-то перед вечером, в воскресенье, собрались возле Игнатова двора. Заговорили о весеннем переделе земли. Игнат, подвыпивший ради праздника, мотал головой и, отрыгивая самогонкой, вертелся возле Ивана Донскова.— Нет, Ваня, ты по-суседски рассуди. Ну, на что вам, к примеру, нужна земля возле Переносного пруда? Да ей-богу! Земля там жирная, ей надо вспашку и обработку как следовает! А ты какого клепа вспашешь с одной парой быков? Ты, по-советски, середняк, то ись стоишь промеж Ефимкой и мной, обсуди, с кем тебе выгоднее якшаться? Вот ты по-доброму, как сусед, и того… На что вам земля у Переносного?Иван сунул палец за вылинявший кушак, спросил прямо и строго:— Ты это куда гнешь?— Про землю то ись… Ну, сам посуди, земля там жирная…— По-твоему, стал быть, нам хоть на белой глине сеять можно?— Вот-вот!.. Опять же и про глину… Зачем на глине? Можно уважить…— Земля у Переносного жирная… Гляди, дядя Игнат, как бы ты не подавился жирным куском!.. — Иван круто повернулся и ушел.Среди оставшихся долго цепенела неловкая тишина.А на краю хутора, у Федьки-сапожника, в этот же вечер Ефим, вспотевший и красный, потряхивая волосами, неистово махал рукой:— Тут не пером надо подсоблять, а делом! Селькоров этих расплодилось ровно мух. И с делом и с небылицами прут в газету, иной раз читать тошно. А спроси, много из них каждый сделал? Заместо того, чтоб хныкать да к власти под подол, как дите к матери, забираться, кулаку свой кулак покажи. Что? К чертовой матери? Беднота у советской власти не век должна сиську дудолить, пора уж самим по свету ходить… Вот именно, без помочей! Прошел я в члены Совета, а теперь поглядим, кто кого.
* * * Ночь неуклюже нагромоздила темноту в проулках, в садах, в степи. Ветер с разбойничьим посвистом мчался по улицам, турсучил скованные морозом голые деревья, нахально засматривал под застрехи построек, ерошил перья у нахохленных спящих воробьев и заставлял их сквозь сон вспоминать об июньском зное, о спелой, омытой утренней росой вишне, о навозных личинках и о прочих вкусных вещах, которые нам, людям, в зимние ночи никогда не снятся.Возле школьного забора в темноте тлели огни цыгарок. Иногда ветер схватывал пепел с искрами и заботливо нес ввысь, покуда искры не тухли, и тогда снова над густофиолетовым снегом дрожали темь и тишина, тишина и темь.Один, в распахнутом полушубке, прислонясь к забору, молча курил. Другой стоял рядом, глубоко вобрав голову в плечи.Молчание долго никем не нарушалось. Немного погодя завязался разговор. Говорили придушенным шепотом:— Ну, как?— Препятствует. У тестя девка в работницах живет, так он надысь подкапывается: «Договор с ней заключали?» — спрашивает. «Не знаю», — говорю. А он мне: «Надо бы председателю знать, за это по головке не гладят…»— Уберем с дороги?— Придется.— А ежели дознаются?— Следы надо покрыть.— Так когда же?— Приходи, посоветуем.— Черт его знает… Страшновато как-то… Человека убить — не жуй да плюй.— Чудак, иначе нельзя! Понимаешь, он могет весь хутор разорить. Запиши посев правильно, так налогом шкуру сдерут, опять же земля… Он один бедноту настраивает… Без него мы гольтепу эту ву как зажмем!..В темноте хрустнули пальцы, стиснутые в кулак.Ветер подхватил матерную брань.— Ну, так придешь, что ли?— Не знаю… может, приду… Приду!
* * * Ефим, позавтракав, только что собрался идти в исполком, когда, глянув в окно, увидел Игната.— Игнат идет, что бы это такое?— Он не один, с ним Влас-мельник, — добавила жена.Вошли оба в хату и, сняв шапки, истово перекрестились.— Здорово дневали!— Здравствуйте, — ответил Ефим.— С погодкой, Ефим Миколаич! То-то денек ныне хорош выпал, пороша свежая, теперь бы за зайчишками погонять.— За чем же дело стало? — спросил Ефим, недоумевая, зачем пришли диковинные гости.
1 2 3 4 5