Лев часто задумывался над тем, что Шерстнев на своем нелегком посту сделал доброе дело, похлопотав насчет перевода подчиненного в силовое подразделение КГБ. Старика любили за его теплое отношение к молодым кадрам, и многие могли бы сказать о Шерстневе то же самое, что и Радзянский: помог в трудную минуту. Было что-то ревностное в любви к старику, Радзянскому хотелось присвоить всю его доброту, не оставляя другим ничего.
Он приходил к нему, когда на душе было скверно, и старик словно залечивал его раны, предаваясь воспоминаниям, сыпал знакомыми именами, рассказывал, кто «пересидел» в разведке, кто «недосидел», что бывший шеф, моложе Шерстнева на десять лет, растолстел как боров и разводит цветы на даче. Лев слушал старика, и на душе действительно становилось легче.
Последний раз Лев навещал Василия Ефимовича три месяца назад и сейчас, набирая его номер телефона, вдруг испугался, что Шерстнева уже нет в живых: о таких людях, по-настоящему добрых, в колонке для некрологов не прочтешь. Ему сейчас семьдесят пять - старик, но с хорошей памятью, не так давно начал писать рассказы про разведчиков, потом задумал написать книгу воспоминаний. Лев не часто останавливался у книжных развалов, мог и пропустить выход в свет книги.
Сын Шерстнева, Геннадий Васильевич, достаточно известный и влиятельный человек, выделил отцу секретаря, который записывал под диктовку, потом текст шел на правку редактору или, по выражению Шерстнева, «летописцу».
- Алло, Василий Ефимович?
У Радзянского отлегло от сердца, когда он услышал в трубке скрипучий голос Шерстнева. «Жив курилка!»
- Да, с кем я разговариваю?
- Это вас Радзянский такой беспокоит.
- Левушка! - Шерстнев сохранил привычку называть всех своих подчиненных ласкательными именами, включая резидентов. - Я, грешным делом, подумал, что ты помер. - Василий Ефимович, словно угадывая тревожные мысли собеседника, переадресовал ему свое беспокойство. Явно напускное, что вызвало на лице Радзянского улыбку.
- Жив вашими молитвами, Василий Ефимович. Давно хотел позвонить, но все недосуг.
- Не ври, Лева, я по голосу слышу, что ты врешь. - Старик помолчал, потом, как показалось Льву, с надеждой в голосе спросил: - Не заедешь ко мне?
- Буду через пятнадцать минут.
Шерстнев встретил гостя крепко заваренным чаем и неизменным клубничным вареньем. Он был одет во фланелевую рубашку, широкие спортивные брюки и мягкие тапочки. Его лоб и щеки избороздили глубокие морщины, брови стали еще гуще, голубые глаза выцвели. Напустив на себя таинственность, шаркающей походкой подойдя к книжному шкафу, Василий Ефимович снял с полки книгу. Радзянский потянулся было к ней, но хозяин, как малыш, у которого хотят отобрать любимую игрушку, потянул книгу к себе. Нацепив на массивный нос очки, он достаточно дорогой перьевой ручкой сделал дарственную надпись и только после этого вручил свое произведение гостю, не без доли самодовольства произнеся:
- Вот так, Лева.
- Поздравляю! - Радзянский прочел дарственную, не сдержав улыбки: «Леве Радзянскому с уважением и благодарностью от автора. Москва, июль 1999». - За что же вы меня благодарите, Василий Ефимович?
- Ты поучи, поучи меня, как подписывать книги, - нравоучительно, но с видом уставшего от раздачи автографов автора проскрипел Шерстнев. А глаза блестели!
Оказывается, книга вышла всего два месяца назад, что несколько успокоило совесть Радзянского, и называлась «Не вся правда о разведчиках». Лев удивленно приподнял брови и устремил на автора вопросительный взгляд. Пока Шерстнев медлил с ответом, Лев, предполагая, что не ошибается, высказался:
- Следующая книга будет называться «Вся правда о разведчиках», да?
- Это издатели дали такое название, - пояснил хозяин. - Может, они правы: назови ее «Вся правда» - покупать не будут.
- Почему? - улыбнулся гость.
- Потому что правда всем надоела, - резюмировал старик. - А тут в самом названии интрига! - Шерстнев многозначительно поднял палец, которым тут же погрозил гостю: - Ты не лыбься, Лева, лучше почитай на досуге. Почитаешь? - с надеждой в голосе спросил он. - Там ведь и про тебя написано.
- Да что вы говорите! - Радзянский открыл книгу, в первую очередь обратив внимание на двойственный на первый взгляд, но воистину глубокий по смыслу и, главное, в тему эпиграф: «Книги имеют свою судьбу», поскольку судеб в этой книге должно быть множество, и все они - реальные.
Лев показал, что уже на первых страницах надеется отыскать знакомую фамилию. Делал это преувеличенно поспешно, с нетерпением, чтобы доставить старику удовольствие. Тот легко разобрался в поведении гостя и остановил его прикосновением руки.
- Небольшой эпизод, Лева, ты уж не обижайся. Имя твое я оставил, а вот фамилию взял другую. Ты в моих воспоминаниях - Русинский.
- С благозвучием у вас все в порядке, - похвалил старика Лев.
И снова в голосе Шерстнева прозвучали менторские интонации:
- Не говори вещей, в которых не разбираешься. Ты у меня получился лучше всех, честное слово. Я описал, как ты вместо того, чтобы разрабатывать «контакт», думал пустить ему пулю в лоб! - Хозяин рассмеялся. - Ей-богу, Лева, до сих пор помню наш с тобой разговор. Ну и насмешил ты меня тогда!
Шерстнев уже пятый год жил один, супруга умерла от рака. В его квартире-"трешке" в центре города был прописан внук. Старик незлобиво шутил: «Ждет, когда я отдам богу душу».
Здесь, у бывшего начальника, Радзянский чувствовал себя раскованно; тут и мысли приходили другие, чуточку возвышенные, граничащие со святостью: о вечности и стойкости, доброжелательности и вере.
Может, Радзянский очищался здесь душою, а отставной генерал казался ему единственным человеком, способным отпустить ему его смертные грехи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109