Из строя вышел «опущенный», пролежавший во время этапа под лавкой.
– За что продырявили? – поинтересовался ДПНК.
И, не дождавшись ответа, отдал распоряжение прапорщику:
– Во второй отряд.
Грачевский никак не ожидал, что менты на зоне используют жаргон заключенных. Но быстро привык.
Его уже не удивляли ни «женские» дни по четвергам, когда в бане мылись педерасты, ни отдельные краны, расположенные по краям умывальника, которыми пользовались опущенные. У него не было денег, чтобы купить тумбочку и место на нижнем ярусе, заплатить «быкам» в столовой за ежедневную пайку белого хлеба с маргарином. Пока ему были неведомы такие вещи. Когда он вымылся в бане и ему выдали новую робу, к нему подошел заключенный:
– Брат, завтра парнишка выходит из ШИЗО, нужна новая рубашка. Взамен получишь другую.
Естественно, Грачевский не отказал. Тут же получил инструктаж: «Крайние краны в умывальнике не трогай, на крайнее „очко“ в туалете не садись – они пиньчовские». Ничего не понял, когда его вызвал к себе начальник отряда, приготовившийся записывать за подопечным:
– Будешь воровать или работать?
Воровать означало либо отстегивать бригадиру деньги за рабочую норму, либо не работать демонстративно и не вылезать из штрафного изолятора. Работать – значит стать «мужиком», работягой, которые на зонах составляют подавляющее большинство.
С первым он не разобрался и ответил, что будет работать.
Как и предвидела Валентина, Грачевского в первый же день подтянули к себе жулики – или парни, – неработающее сословие на зонах. У Володи была котирующаяся в колонии статья, его взяли в семью земляки, авансом выдали тумбочку, показали место на нижнем ярусе. Потом попросили написать матери письмо Он не подчинялся чужой воле, просто понимал, что без денег на зоне пропадешь. Вот уже месяц он не работал, братва отстегивала за него бригадиру, за тот же белый хлеб в столовой, за сигареты, чай.
Мать послала почтовым переводом триста рублей на имя, указанное в письме сыном. Через неделю прапорщик вручил Грачевскому двести пятьдесят.
В этот вечер в продоле, где жил Володя, дольше обычного пили чай, хрустя карамелью. Он хотел расплатиться, но понял, что делать этого не стоит – он быстро становился человеком с понятием. Просто, вынимая деньги, сказал: «На общак». И уже окончательно влился в семью.
Впрочем, они не бедствовали, взяли к себе в семью лоха с богатыми родителями на воле. Раскрутили его на «бабки» легко. По понятиям тот – не парняга, сам знал об этом, но без проблем отбарабанил срок под опекой жуликов.
Бог миловал – только один раз Грачевский отсидел в штрафном изоляторе десять суток, хотя мог бы и больше. Дело было зимой, он пошел в баню, за козырек шапки положил лезвие для бритья, которое не положено держать даже в тумбочке, для этого на зонах есть парикмахерские. Остановил поддатый мент, ни с того ни с сего начал шмонать, сунул руку за козырек и обрезался.
В штабе Грачу надавали мялок и отправили в ШИЗО. Но все равно и там мстительный прапорщик мог сыграть с Грачевским злую шутку, договорившись с дежурным. Дежурный штрафного изолятора, прежде чем поместить арестованного в камеру, как обычно, поинтересовался:
– В какую пойдешь?
– В пятнадцатую, – ответил Грачевский. Тринадцатая была закреплена за опущенными, четырнадцатая за «козлами», теми, кто работал на ментов зоны: бывшие пожарники, заключенные из хозотряда, бригадиры, шныри и прочие, состоящие в различных секциях: СПИ – секция погашения иска, СВП – секция внутреннего порядка, членов которой звали несколько проще: сука вышла погулять, СПП – секция профилактики правонарушений, или – среди заключенных – секция полупедерастов.
Так вот порезавшийся мент мог подговорить товарища, и тогда Грачевского ждала либо тринадцатая, либо четырнадцатая камера. И выход оттуда был соответствующим: в продол к «козлам» или опущенным. А так он спокойно шагнул за порог пятнадцатой, где содержались парни и мужики.
После отсидки встречала его семья соответственно: черная новая роба с пришитым уже ярлыком (синие спецовки носили мужики), рубашка, сапоги, в тумбочке чай, конфеты. И дружеские улыбки парней были искренними.
Когда Грачевский попал за решетку во второй раз, все было проще: камера в тюрьме для строгачей, потом зона строгого режима, где он сделал первую наколку. Над его телом работал мастер высокого класса: храм, выколотый на груди, словно излучал сияние семи куполов – количество лет, проведенных в неволе. Куполов прибавилось, когда он сел в третий раз, да и руки посинели.
Всю свою жизнь он был вором, за колючей проволокой видел и насильников, и убийц, и садистов, но по своим понятиям ни разу не поднял руку на человека. Ни разу. Видел, как что-то замышлялось против судьи, но не мог предположить, что вскоре случится кровавое изуверство над девочкой.
Он не кичился, когда говорил судье, что не пожалел бы снова оказаться за решеткой, лишь бы повстречаться в камере с этими живодерами. И руки бы не поднял на них, все бы случилось достаточно прозаично.
Но если те и попадут когда-нибудь за решетку, в тюрьме у них будет отдельная камера, на зоне их не тронут, а встретят свои же братки, у которых напрочь отсутствуют воровские понятия – только стригутся под братву, а так все гнилые изнутри.
Что случилось с зоной? – простодушно размышлял Грачевский, без сна ворочаясь в кровати. Парнями становятся насильники, садисты – раньше такого не было, воры держали зону, даже не начальник колонии и его заместитель по режиму. Мало того, что всю волю испоганили новорусские братки, теперь вот и до зоны добрались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117