Норик не представлял, что делать дальше, как собирается поступить эта женщина. Она ему очень понравилась, что сбивало с толку. В другой ситуации он бы попросил Олега погулять часок на улице.
Оставив Архипову в комнате, они с Шустовым потягивали пиво на кухне.
– Она часто приезжает к тебе? – шепотом спросил Норик.
– Страдаешь болезненным любопытством? Она не в моем вкусе, – вынужден был солгать Шустов. – Малость мужиковатая.
– Я бы так не сказал. – Оганесян глянул на Ирину. Из кухни она виделась в профиль, сидит на прежнем месте, подобрав под себя одну ногу, молодежная «платформа» – на полу, в руках сигарета. – С кем она приехала?
– Черт ее знает... Может быть, одна. У подъезда какая машина стоит? – спросил Шустов, предвидя ответ.
– Никакой, только моя.
Они вернулись в комнату. Архипова, не глядя на Олега, спросила:
– Тебе нужны доказательства, что я не заодно с Рожновым?
Шустов хмыкнул и перевел взгляд на Оганесяна:
– Теперь нет. У меня есть неплохой план, сработает ли он, зависит от тебя.
Ирина уселась поудобнее, приготовившись слушать.
– Во-первых, – начал Олег, – нам необходима поддержка твоего начальства.
– Большую помощь оказать не смогу, – покачала головой Архипова. – Пока в этом деле многое неясно. Скажи, что именно ты хочешь, и я отвечу.
Через десять минут, выслушав Олега, Ирина сказала:
– Думаю, с этим проблем не возникнет.
76
Громко лязгнул замок. Насколько позволял стопор, открылась дверь камеры.
– Грачевский Владимир Иванович, – выкрикнул продольный, – на выход.
Грач поднялся со шконки и вышел в тюремный коридор. Не дожидаясь приказа, встал лицом к стене, заложив руки за спину, и простоял так, пока контролер закрывал дверь и на скорую руку обыскивал.
– Прямо, – поигрывая ключами, охранник с погонами старшего сержанта и в возрасте генерал-полковника шел в шаге от обвиняемого.
В камере, где вторые сутки парился Грачевский, содержалось сорок подследственных – на тридцать коек это приемлемо. Дежурный помощник начальника следственного изолятора, проработавший в этом заведении около пятнадцати лет, два дня назад встретил Грачевского как родного.
– Ба, Грачик собственной персоной! А я смотрю – ты или не ты. Надолго к нам?
– Пока не надоем, – откликнулся Грач, пожимая руку дежурному.
– Ну, значит, сидеть будешь вечно. – Тот проводил подопечного в привратку, а сам занял место за столом. Поглядывая на Грача, наклонившегося к зарешеченной амбразуре привратки, порылся в журнале. – Володь, люксовых номеров нет, устрою тебя в шестьдесят восьмую, там человек сорок, не больше.
Ну, как там на воле? – тюремщик мастерски изобразил на лице тоску. Казалось, еще немного – и он натурально заплачет.
Они проговорили минут десять, после чего Грача, на сей раз минуя отстойник, отконвоировали в «шесть-восемь».
...Владимир ожидал, что его поведут в одну из следственных камер для допросов, однако его привели в комнату для свиданий, в конец длинного стола, где в ряд стояли шесть телефонных аппаратов. Заключенных от посетителей отделяла стена из толстого плексигласа.
Грачевский сел на стул, осматривая посетителей.
Увидев его, напротив сел представительный мужчина лет сорока пяти и взял в руки трубку. Кивая, он поздоровался и обнадежил Грача:
– Не бойся, я не кусаюсь.
– Да и я не лаю, – отозвался Грачевский, зная уже, с кем разговаривает.
– Это ты припечатал моего парня к гаражу?
– Понравился отпечаток? – Грач с видимым превосходством и пренебрежением смотрел на человека, который считал себя вором в законе.
– Понравился, – невесело усмехнулся Станислав Сергеевич и подозвал к себе парня, которого Грач узнал с первого взгляда. – Посмотри, Максим: этот человек помогал Ширяевой?
Максим подошел ближе, хотя и на расстоянии узнал Грачевского. Они недолго смотрели друг на друга. Потом, отрицательно покачав головой, Максим ответил отцу:
– Нет, это не он.
Не он...
Пожалуй, другого ответа от сына Курлычкин и не ожидал. Качая головой, подумал: «Что же это, сын, с тобой происходит?»
– Пап... – Максим тронул отца за плечо. – На два слова.
Они отошли в сторонку, Курлычкин дал знать сопровождающему, что свидание еще не закончено.
– Пап... Я знаю, ты многое можешь, сделай для меня одну вещь.
Они проговорили около двух минут, Грач не сводил с Максима глаз, вспоминая, как брали они его с Валентиной, везли в деревню, сажали в погреб...
Станислав Сергеевич так и не вернулся к телефону: сделав знак капитану, он с сыном вышел из комнаты. На пороге Максим обернулся к Грачевскому и отрицательно покачал головой. «Я сделал все, что смог», – говорили его глаза.
Курлычкин не стал разжевывать сыну, что он не один, у него друзья-товарищи, его не поймут. Можно было объяснить его поведение с судьей – по большому счету, это его личное дело, но вот что касается других...
Нет, ему не нужен ропот в бригаде. Да и вообще, необходимо стать самим собой, забыть все, что было до этого дня.
И Максим забудет. Станиславу Сергеевичу не осталось ничего другого, как верить в это.
* * *
Грача перевели в карцер, перед этим он в полном одиночестве около часа провел в прогулочном дворике.
Карцер представляется многим тесным помещением. Во многом это соответствует действительности, но в нем есть откидной стол, нары, умывальник, унитаз, есть и место, чтобы сделать от стены до стены пару-тройку шагов. Порой в такое помещение сажают для профилактики до двадцати человек – на час-полтора, больше в непереносимой духоте не выдержать.
Грач гнал от себя ненавистный образ Курлычкина, старался думать о матери. Он догадывался, почему его не отвели обратно в камеру, а посадили в карцер, предварительно, как собаку, выгуляв во дворике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117