Иногда жизнь дает людям даже больше, чем их мечты. Но страдание не проходило. Ему казалось, что можно искупить совершенное, если пострадать за «други своя» и сделать хотя бы то, что в его силах. И там, в Прибалтике, и здесь, в Испании, он исповедался, каялся в том, что оставил на смерть своих близких… и даже не знает, где именно тлеют их кости. Священник, начитавшийся современной психологической галиматьи, нес про то, что, мол, наши поступки есть только следствие из стечения обстоятельств и мы за них не отвечаем. Василий Игнатьевич не верил в это. Он даже опасался, что в главном эта идея противоречит самому христианству. Если мы не выбираем, как поступить… если решаем не мы, а обстоятельства решают за нас, то как же быть со свободой воли? Как может человек спастись или погибнуть в геенне огненной, если он ничего не решает и не отвечает за решения?
Отец Мариано говорил иначе… Отпустил грех, не пытаясь делать вид, что грех предательства ближних — это вовсе и не грех, а так, мелкое недоразумение…
— Но если бы ты, сын мой, не сделал того, что сделал, ты умер бы там же, тогда же, и уж, конечно, без покаяния… Ждущие попрощаться с тобой тогда не родились бы… Откуда ты можешь знать пути Создателя? Может быть, ты нужен ему как раз пострадавшим от Его врагов?
Может быть… И, может быть, ошибкой была жизнь, почти вся посвященная мести. Сколько раз Василий Игнатьевич, исповедуясь, изо всех сил старался простить коммунистам. Более того — он много раз очень хотел раскаяться в совершенных убийствах… и не мог! Не получалось, не сбывалось…
— Ты постарайся их простить, — убеждал Мариано.
И Мариано на каждой исповеди уговаривал — прости им, не ведавшим, что творят. Прости тем, кто разорил твою семью. Ты и так уже свел счеты, ты свел счеты уже тысячу раз… Ты убил в несколько десятков раз больше, чем они убили в твоей семье… Не держи на них зла, разожмись…
Вспоминался анекдот про Франко. Священник исповедует умирающего каудильо.
— Вспомните своих врагов, ваше превосходительство…
— У меня нет врагов…
— Подумайте, ваше превосходительство, у вас не может не быть врагов…
— Нет-нет, у меня правда нет врагов! Ни одного!
— Подумайте еще раз, ваше превосходительство. У всех людей есть враги. Я — смиренный служитель Божий, и то у меня есть враги… Как же может не быть врагов у вас!
— Но у меня и правда нет врагов… Я их всех уже расстрелял!
Даже расстреляв, Курбатов не был в силах простить. И опять, в тысячный раз, на пороге земного конца, Мариано вел речь именно о них.
— …Ты впадаешь в грех гордыни оттого, что убил много коммунистов… И не можешь простить себе смерти твоих близких, павшей на тебя, бежавшего… Неужели ты думаешь, что в этом нет Провидения? Останься ты в России, не погуби ты мать и сестру, ты не убил бы этих коммунистов; эти существа остались бы живы, и Господь не покарал бы их при жизни…
Мариано вдруг замолк — ему стало ясно, что он сказал. И Василий Игнатьевич, Базиль Мендоза, тоже притих и напрягся… Вот оно! Вот почему он столько лет не мог раскаяться. Не совершив предательства, он оставался бы чист. Он не стал бы палачом матери и сестры. Но тогда не быть ему и орудием Божьим. Предательство делало его мстителем. Бичом Божьим. С Его мечом в руках он нес красным все, чего заслуживала эта сволочь. Сколько раз он молился и плакал, прося Господа вмешаться. Сколько раз он кощунствовал, кричал и умолял, заклиная: «Если Ты видишь — явись! Если Ты можешь — спаси! А если Тебе наплевать — тогда дай нам хотя бы знак, что Тебе все равно, и мы хоть будем знать, кем сотворены, и кто дал нам бессмертные души! Если Ты допускаешь, чтобы гибли младенцы, если Тебе все равно — то ты не Бог, ты сатана. И мы кощунствуем, создавая Тебе храмы и призывая Твое имя!»
Он мысленно орал и кощунствовал, мучительно выплевывал свой ужас, доверяя то, что чувствовал и думал, хотя бы Тому, кто не может его не услышать…
Чувство богооставленности рвало душу на части. Тот, кто сотворил, дал душу, дал возможность чувствовать, понимать и не сохранил, — предатель…
А тот, кто мог сберечь и не сберег,
В предвечном одиночестве останется.
А все это время орудие Господнего гнева, сотворенный Его волей бич со свистом гвоздил красную сволочь, выжигал погань и скверну с поверхности мира Господня. На глазах людей зримо творилось Господнее чудо; то самое, которое он требовал, и этим чудом был он сам… Василий Игнатьевич замолчал, откинувшись на подушки. Надо бы это осмыслить… но и времени осмыслить уже не было.
А ведь исчезло чувство тупика. Всегдашнею ощущения своей несовершенности, греховности… бессмысленной вынужденности своего бытия.
Возникло совсем иное — горделивое ощущение объяснения и завершенности… И — примирения с судьбой. Все было правильно. Все — оправдано. Но даже для эмоций времени, пожалуй, уже нет. Василий спросил священника, сколько у него времени. Отец Мариано пожал плечами:
— Все в руке Божьей…
— Я хочу попрощаться…
— На это тебе время дано, — скупо улыбнулся Мариано.
Да, он не зря прожил жизнь. Он многих убил и не в силах раскаяться в этом. Но даже и не будь он бичом Божьим, — вот стоят люди, которые от него произошли. Чьим «виновником» появления на свет является именно он. Разве это так уж мало?
Инесса. Господи, дай таких жен всем моим потомкам мужеска рода и до скончания веков.
Сын. Сын Игнатий… Неудачный, непонятно в кого, сын. Честная, трудолюбивая тряпка. Хорошая, любящая папу и маму, жену и детей тряпка. Будь он на месте отца, достанься ему такая судьба — тысячу раз бы пропал. Вот и сейчас — опух от слез, трясет выбритым, бабьим лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169