Вскоре установилась традиция: знатоки и ценители не открывали книг Бушкина, не сунув под язык таблетки валидола.
Но ведь читали! Отваливались от первых же страниц с бухающим сердцем, полчаса восстанавливали дыхание, а потом две недели ложились не потушив света и нервно вскрикивали во сне.
Но ведь читали! В Петербург он приехал, чтобы купить здесь машину, а археологи с восторгом наливали ему и называли фамильярно Сергеичем. Бушкин пришел в черной кожаной куртке и таких же штанах, словно играл в рокеров, несмотря на жару; добрые и хитрые глаза прикрывали черные очки. Ему явно было интересно, и если Бушкин начинал говорить, обнаруживал изрядные знания по истории… да и не только по истории. Мужик был незаурядный и способный.
Беда была в том, что время от времени Бушкин вспоминал, что наука — это ерунда, историей интересуются одни придурки, и что дубовые капитаны с одним рубцом на голове (и тем от фуражки) — это и есть соль земли. Тогда Сергеич замолкал, начинал гадостно ухмыляться и изо всех сил старался придать добродушной, умной физиономии выражение тупое и свирепое. Получалось плохо — хотя он и очень старался.
Даже наивному Володе было ясно, что дяденька играет… причем не рокера, это ясно, а своего же героя. Учитывая тематику романов, предположить можно было даже почву, на которой подвинулся дяденька.
А вот Михалыч… Опыт подсказывал Володе, что если кто-то и сможет помочь — то это именно он. В академических кругах Михалыча характеризовали неплохо и знали, что человек этот… ну нельзя сказать, чтобы такой уж милый человек. Одни при одном упоминании Михалыча начинали улыбаться, другие только что не творили крестное знамение. Авторитетов и условностей Михалыч не признавал, на эмоции окружающих плевал ядовитой слюной. Феноменальная бестактность и совершенно исключительная нахрапистость Михалыча компенсировались только такой же феноменальной талантливостью во множестве жизненных сфер и колоссальной, неостановимой энергией. Был это человек нестандартных решений, необъятных, совершенно неожиданных связей и необыкновенных, тоже неожиданных познаний и талантов. И был он в сорок лет доктором наук, членом кучи академий и оргкомитетов, редактором множества сборников и постоянным участником защит, конференций, симпозиумов и семинаров, включая самые невероятные.
Многие — кто из вульгарнейшей зависти, кто из соображений идейных, пытались капать на Михалыча и распространяли о нем разного рода отвратительные слухи — например, о его любовных похождениях. Вообще-то, брак Михалыча несколько лет как развалился, а разводиться он не хотел из-за детей, и потому заслуживал Михалыч скорей не осуждения, а сочувствия… но нет в людях справедливости друг к другу!
Говорили и о пьянках Михалыча на Петроградской, в квартире его покойного дядьки, член-корреспондента Академии наук, в компании с его запойным братцем и его приятелями, такими же, как Михалыч и его братец, потомками ученых далеко не низкого полета. И это была правда.
Но даже и те, кто не любил Михалыча, кто его хулил, кто на него врал и клеветал, бросались к Михалычу всякий раз, когда возникала ситуация сложная, непонятная и нестандартная. Молва приписывала Михалычу участие во многих делах, из которых значительно проще было не вернуться, чем вернуться, как и решения самых невероятных задач и организацию потрясающих решений.
Естественно, Володя представил Василия как родственника «с юга, из Ростова» и усадил его за стол. Разумеется, Володе с Василием налили и выпили не чокаясь — «за деда, чтобы земля ему пухом!».
Толкиен непременно сказал бы, что уже начало действовать кольцо, превращая Володю в хитрющего змия. Сам Володя склонен был объяснять все куда более приземленно… Ясное дело, необходимо было сначала заманить Михалыча на дачу, и Володя степенно вздыхал, просил Михалыча прочитать письмо деда… дед ведь и с дядькой Михалыча был дружен… а семьями — и с петербургскими предками Михалыча… И не поможет ли Михалыч Володе… тут после смерти деда надо помочь кое с чем разобраться.
А Василий, едва увидев этих двух, буквально не мог отвести глаз от физиономий Михалыча с Бушкиным, и голос бабушки Инессы звучал в его голове. Потому что бабушка, очень похоже, описала как раз этих двоих. Естественно, поехали на дачу. Так же естественно собрались ночевать, и сам собой, без специальных усилий, настал момент показать Михалычу письмо… Володя дал Михалычу бумагу, а сам занялся другим — пусть поразмыслит.
Михалыч дочитал письмо очень внимательно. И Володя с радостью увидел в его глазах огоньки самого живого, непосредственного интереса. Казалось бы — вот только что Михалыч устал, обрюзг, совсем уже пристроился спать… И тут Михалыч попросил Володю сесть. Окутываясь вонючим дымом «Примы», Михалыч сидел на столе и внимательно разглядывал Володю. Потом он начал задавать вопросы. Много четких, жестких вопросов задавал он Володе, и Володя не сразу сообразил, что вопросы повторяются, намеренно пересекаются… и сначала смертельно обиделся. Но удержался, потому что понял, что иначе вести себя было бы попросту глупо. Сергеич ползал по стеллажам, листал старые книги и напевал вполголоса — как ни странно, очень хорошие стихи. Это он, наверное, забыл, что быть интеллигентом — очень стыдно. Где-то во втором часу ночи Михалыч позвал Сергеича, попросил его «освоить» документ. Только в четвертом часу Володя ответил на все вопросы Бушкина, и только в начале пятого замолчали Михалыч и Бушкин, обсудив свое участие в поисках кольца.
Вообще-то, Бушкин приехал в Ленинград покупать машину через своих знакомых писателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169