— Вашего общества?— Оно еще не сформировалось, но я не теряю времени и набираю комитет. Везде, где бы я ни жила, я всегда учреждаю отделение общества эмансипации. Вот, например, миссис Андерсен из Эперли, она уже одна из эмансипированных женщин, так что у меня положено начало. Только в том случае, если мы станем сопротивляться, и дело это будет организовано, мисс Вильямc, мы и можем надеяться отстоять наше поле от эгоистов-мужчин… Так вы хотите уходить?— Да, нам нужно сделать еще один или два визита, — сказала старшая сестра. — Я уверена, что вы нас извините. Надеюсь, что вам понравится в Норвуде.— Всякое место, где бы я ни жила, это — для меня только поле битвы, — отвечала она, так крепко пожав руку сначала одной, а потом другой сестре, что у тех захрустели их маленькие тоненькие пальчики. — Днем работа и полезные для здоровья упражнения, а по вечерам чтение Броунинга и разговоры о высоких предметах. Так ведь, Чарльз? Прощайте!Она пошла проводить их до двери, и когда они оглянулись назад, то увидали, что она все еще стоит в дверях с желтым щенком-бульдогом под мышкой и изо рта у нее вьется синяя струйка дыма от папиросы.— О, какая это ужасная, ужасная женщина! — прошептала сестра Берта, когда они поспешными шагами шли по дороге. — Слава Богу, что мы от нее отделались.— Но ведь она отдаст нам визит, — отвечала другая. — Я думаю, нам лучше приказать Мэри, когда она придет, сказать ей, что нас нет дома. Глава IIIЖители Эрмитажа Какое сильное влияние имеют иногда на нашу судьбу самые ничтожные обстоятельства! Если бы неизвестный нам строитель, который выстроил эти дачи и которому они принадлежали, ограничился тем, что выстроил бы их, каждую, на своем отдельном участке, то весьма вероятно, что эти небольшие семьи едва ли знали бы о существовании одна другой и не имели бы возможности воздействовать одна на другую, о чем будет рассказано ниже. Но их связывало, так сказать, одно общее звено. Для того, чтобы выдвинуться между всеми другими норвудскими строителями, хозяин этих дач придумал устроить общую лужайку для игры в теннис, находившуюся позади домов, — зеленую лужайку с постриженной травой, туго натянутой сеткой и раскинувшимися на далекое пространство выкрашенными в белую краску перегородками. Сюда для того, чтобы упражняться в этой игре, которая требует больших усилий и так же необходима для англичан, как воздух или пища, приходил молодой Гей-Денвер в свободное от работы в Сити время; сюда приходил также и доктор Уокер со своими двумя прелестными дочерьми Идой и Кларой, и сюда являлись также и большие любители игр на воздухе — отличающаяся сильно развитыми мускулами вдова в коротенькой юбке и ее племянник богатырского роста. Лето еще не прошло, а уже все в этом мирном уголке были знакомы между собою так близко, как не пришлось бы им познакомиться в течение нескольких лет, если бы между ними были церемонные отношения.Эта тесная дружба и товарищество имели большое значение, в особенности для адмирала и доктора. У каждого из них был пробел в жизни, как бывает со всяким человеком, который чувствует себя в силе, но сходит с арены, и каждый из них своим обществом дополнял этот пробел в жизни своего соседа. По правде сказать, между ними было мало общего, но в иных случаях это скорее благоприятствует, чем мешает дружбе. Каждый из них до страсти любил свою профессию и продолжал живо интересоваться всем относящимся к ней. Доктор все еще читал от первой до последней страницы получаемые им «Ланцет» и «Медицинский Журнал», посещал все собрания врачей, переходил попеременно то в восторг, то в уныние от выбора старшин, и у него был свой отдельный кабинет, где на столе, уставленном целыми рядами маленьких круглых флаконов с глицерином, канадским бальзамом и кислотами, — он все еще отрезал микротомом частицы от того или другого предмета и смотрел в свой старинный медный длинный микроскоп на тайны природы. Мистера Уокера, с его типичным лицом, без усов и бороды, плотно сжатыми губами, выдающимися челюстями, спокойным взглядом и небольшими седыми бакенбардами, всякий принял бы за человека той профессии, к которой он и принадлежал, а именно — за известного английского доктора, которого приглашали на консилиумы и которому было пятьдесят или пятьдесят с небольшим лет.Было время, когда доктор относился совершенно хладнокровно к важным вещам, но теперь, когда он жил в уединении, он волновался из-за всяких пустяков. Тот самый человек, у которого ни разу не дрогнул палец, когда он делал операции и когда дело шло не только о жизни его пациента, но об его собственной репутации и будущности, — бывал страшно расстроен, если случалось, что его книгу перекладывали на другое место, или беззаботная горничная забывала исполнить его приказание. Он и сам замечал это и знал, отчего это происходит. «Когда была жива Мэри, — говорил он, — она оберегала меня от этих маленьких неприятностей. Я мог переносить большие неприятности. У меня прекрасные дочери, каких дай Бог всякому, но кто может знать человека лучше его жены». Затем он опять видел перед собою прядь каштановых волос и лежащую на одеяле тонкую белую руку, и тогда он думал, как думаем и все мы, что если мы не будем жить после смерти и не узнаем друг друга, то это значит, что все наши лучшие надежды и тайные внушения нашей природы не более, как обман и иллюзия. Доктор был вознагражден за эту потерю. Судьба уравновесила для него чашки своих больших весов, потому что можно ли было найти во всем обширном городе Лондона таких двух прелестных, добрых, умных и симпатичных девушек, какими были Клара и Ида Уокер?
1 2 3 4 5 6 7