— Вы действительно старший сын церкви.
— Вы достойный наследник св. Людовика.
Но на лице короля появилось выражение не совсем довольного своим поступком человека.
— А вы не считаете, что к этим людям применяют слишком суровые меры? — спросил он.
— Слишком суровые? Ваше величество изволит заблуждаться от излишка милосердия.
— Я слышал, что они в огромном количестве покидают мою страну.
— Тем лучше, ваше величество; может ли благословение божие пребывать над страной, где находятся такие упрямые еретики?
— Изменившие богу вряд ли могут быть верными подданными короля, — заметил Боссюэт. — Могущество вашего величества только возросло бы, не будь у них в ваших владениях их храмов, как они называют свои еретические притоны.
— Мой дед обещал им свое покровительство. Вам самим хорошо известно, что они состоят под защитой Нантского эдикта.
— Но вы, ваше величество, можете изменить содеянное зло.
— Каким образом?
— Отмените эдикт.
— И бросить в распростертые объятия моих врагов два миллиона лучших ремесленников и храбрейших слуг Франции? Нет, нет, отец мой, надеюсь, я достаточно ревностно отношусь к нашей матери-церкви, но есть и некоторая доля правды в словах де Фронтенака о зле, происходящем в результате смешения дел сего мира с интересами мира дальнего. Что скажете вы, Лувуа?
— При всем моем почтении к церкви, ваше величество, не смею умолчать, что, верно, сам дьявол наградил этих людей изумительным умением и ловкостью, благодаря чему они — лучшие работники и купцы королевства вашего величества. Не знаю, чем мы будем пополнять казну, потеряй мы таких исправных плательщиков податей. Уже и так многие из них покинули отечество, а с отъездом прекратились и их дела. Если же они все оставят страну, то для нас это будет хуже проигранной войны.
— Но, — заметил Боссюэт, — как только известие распространится по Франции, что такова воля короля, ваше величество может быть уверенным, что даже худшие из ваших подданных, питая любовь к вам, поторопятся войти в лоно святой церкви. Но пока существует эдикт, им будет казаться, что король равнодушно относится к этому вопросу, и они могут пребывать в своем заблуждении.
Король покачал головой.
— Это упрямые люди, — возразил он.
— Если бы французские епископы принесли в дар государству сокровища своих епархий, — заметил Лувуа, лукаво взглянув на Боссюэта, — то мы смогли бы, вероятно, существовать и без налогов, получаемых с гугенотов.
— Все, чем располагает церковь, к услугам короля, — коротко ответил Боссюэт.
— Королевство со всем находящимся в нем принадлежит мне, — заметил Людовик, когда они вошли в большую залу, где двор собирался после обедни, — но надеюсь, что мне еще нескоро придется потребовать от церкви ее богатства.
— Надеемся, сир! — вымолвили, словно эхо, духовные особы.
— Однако прекратим эти разговоры до совета. Где Мансар? Я хочу взглянуть на его проекты нового флигеля в Марли.
Король подошел к боковому столу и через мгновение углубился в свое любимое занятие: он с любопытством рассматривал грандиозные планы великого архитектора, осведомляясь о ходе постройки.
— Мне кажется, вашей милости удалось произвести некоторое впечатление на короля, — заметил Лашез, отведя Боссюэта в сторону.
— С вашей могущественной помощью, мой отец.
— О, можете быть уверены, я не упущу случая протолкнуть доброе дело.
— Если вы приметесь за него, этот вопрос можно считать решенным.
— Но есть одна особа, имеющая большее влияние, чем я.
— Фаворитка де Монтеспан?
— Нет, нет; ее время прошло. Это г-жа де Ментенон.
— Я слышал, что она набожна, так ли?
— Очень Но она недолюбливает мой орден. Ментенон — сульпицианка. Однако не исключена возможность общего пути к одной цели. Вот если бы вы поговорили с ней, ваше преподобие.
— От всего сердца.
— Докажите ей, какое богоугодное дело она совершила бы, способствуя изгнанию гугенотов.
— Я докажу.
— А в вознаграждение мы с нашей стороны поможем ей… — Он наклонился и шепнул что-то на ухо прелату.
— Как? Он на это неспособен!
— Но почему же? Ведь королева умерла.
— Вдова поэта Скаррона и…
— Она благородного происхождения. Их деды были когда-то очень дружны.
— Это невозможно!
— Я знаю его сердце и говорю, что очень даже возможно.
— Конечно, уж если кто-нибудь знает его сокровенное, то это вы, мой отец. Но подобная мысль не приходила мне в голову.
— Ну, так пусть заглянет теперь и застрянет там. Если она послужит церкви, церковь посодействует ей… Но король делает мне знак, и я должен поспешить к нему.
Тонкая темная фигура поспешно проскользнула среди толпы придворных, а великий епископ из Мо продолжал стоять, опустив низко голову, погруженный в раздумье.
К этому времени весь двор собрался в «ап оп», и громадная комната наполнилась шелковыми, бархатными и парчовыми нарядами дам, блеском драгоценных камней, дрожанием разрисованных вееров, колыханием перьев и эгретов. Серые, черные и коричневые одежды мужчин смягчали яркость красок. Раз король в темном, то и все должны быть в одеждах такого же цвета, и только синие мундиры офицеров да светлосерые гвардейских мушкетеров напоминали первые годы царствования, когда мужчины соперничали с женщинами в роскоши и блеске туалетов. Но если изменились моды на платья, то еще более изменились манеры. Ветреное легкомыслие и былые страсти, конечно, не могли исчезнуть вовсе, но поветрие было на серьезные лица и умные беседы. Теперь в высшем свете шли разговоры не о выигрыше в ландскнехте, не о последней комедии Мольера или новой опере Люлли, а о зле янсенизма, об изгнании Арно из Сорбонны, о дерзости Паскаля, об относительных достоинствах двух популярных проповедников — Бардалу и Массильона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16