В глубине сцены появляется Макиавелли.
Подойдите ближе, Макиавелли. Письмо брата повергло меня в раздумье.
М а к и а в е л л и. Смею ли я спросить, о чем он пишет?
П р а в и т е л ь н и ц а. Король высказывает столько же братского внимания ко мне, сколько и заботливости о своем государстве. Он превозносит стойкость, усердие и преданность, проявленные мною в попечении о правах его величества в этих землях. Сожалеет, что буйный нрав здешнего народа причиняет мне столько хлопот и огорчений. До глубины души убежденный в моей проницательности, равно как и в разумной последовательности моего поведения, он так мною доволен, что я могла бы сказать: для короля это письмо слишком учтиво, для брата - тем более.
М а к и а в е л л и. Его величество не впервые выражает вам свое справедливое удовлетворение.
П р а в и т е л ь н и ц а. Но впервые так риторично.
М а к и а в е л л и. Я не понимаю.
П р а в и т е л ь н и ц а. Сейчас поймете. Вслед за этим вступлением он говорит, что совсем без войска, без хотя бы небольшой армии, я всегда буду пребывать здесь в жалком положении. Мы поступили неосмотрительно, продолжает он, когда, вняв жалобам населения, отозвали свои войска из провинций, ибо армия, тяжелым бременем ложась на плечи бюргеров, не позволяет им слишком расходиться.
М а к и а в е л л и. Эта мера вызвала бы опасное брожение в умах.
П р а в и т е л ь н и ц а. Но король полагает - ты слушаешь меня? - что бравый генерал, который знать не знает никаких резонов, живо справится с народом и дворянством, с бюргерами и крестьянами, посему он и шлет сюда во главе немалого войска герцога Альбу.
М а к и а в е л л и. Альбу?
П р а в и т е л ь н и ц а. Ты удивлен?
М а к и а в е л л и. Вы сказали: шлет. Он, верно, спрашивает, не послать ли?
П р а в и т е л ь н и ц а. Король не спрашивает. Он посылает.
М а к и а в е л л и. Ну что ж, вам будет служить опытнейший полководец.
П р а в и т е л ь н и ц а. Служить мне? Говори прямее, Макиавелли.
М а к и а в е л л и. Я не хочу высказываться прежде вас.
П р а в и т е л ь н и ц а. А я, ты думаешь, хочу притворяться? Мне больно, очень больно. Лучше бы уж мой брат высказал все, что у него на уме, а не подписал бы казенное послание, состряпанное его статс-секретарем.
М а к и а в е л л и. Может быть, следовало бы вникнуть...
П р а в и т е л ь н и ц а. Я их всех знаю вдоль и поперек. Они любят, чтобы все было вычищено и выметено, а так как сами к этому рук приложить не хотят, то радуются каждому, у кого метла в руке. О, мне чудится, что я вижу короля и его совет вытканными вот на этих шпалерах.
М а к и а в е л л и. Так живо вам все представляется?
П р а в и т е л ь н и ц а. До мельчайшей черточки. Среди них есть и хорошие люди. Честный Родригес28, многоопытный и разумный, он не рвется к почестям, но и ничем не поступается, прямодушный Алонсо28, усердный Френеда28, неколебимый Лас Варгас28 и еще несколько, которые примыкают к разумной партии, когда она входит в силу. Но в совете есть еще и меднолобый толедец29, у него впалые глаза и пронзительный, огненный взгляд, сквозь зубы он бормочет что-то о доброте женщин, об их торопливой податливости, о том, что женщины, мол, могут усидеть на хорошо объезженном коне, но сами его объездить не умеют, и отпускает прочие шуточки, которые мне в свое время не раз приходилось слышать от господ политиков.
М а к и а в е л л и. Неплохую вы выбрали палитру для своей картины.
П р а в и т е л ь н и ц а. Признайтесь, Макиавелли, среди всех оттенков, которые я для нее подбирала, мне так и не удалось подобрать изжелта-бурого и желчно-черного для цвета лица Альбы, цвета, которым он малюет все вокруг себя. Любого он готов обвинить в богохульстве, в оскорблении величества, ибо тут, на основании закона, можно колесовать, сажать на кол, четвертовать и предавать сожжению. Того доброго, что я здесь сделала, издали не видно, именно потому, что оно доброе. Альба готов придраться к любой озорной выходке, давно всеми забытой, вспомнить о любой вспышке, давно усмиренной, оттого-то у короля перед глазами одни мятежи, восстания, безрассудства. По его мнению, здешние люди только и знают, что пожирать друг друга, тогда как краткие вспышки бесчинств простого народа давно уже позабыты нами. Вот король и проникся жгучей ненавистью к этим несчастным, они внушают ему отвращение, словно звери, чудовища, он думает лишь об огне и мече, вообразив, что только так укрощают людей.
М а к и а в е л л и. Вы слишком горячо все это принимаете к сердцу. Как-никак вы - правительница.
П р а в и т е л ь н и ц а. Да. Альба привезет предписание короля. Я состарилась на государственных делах, а потому знаю, что человека можно оттеснить, словно бы и не отнимая у него власти. Он привезет предписание, неопределенное и каверзное, во все начнет соваться, ибо сила в его руках, если же я стану выказывать недовольство - сошлется на секретное предписание, пожелаю я с ним ознакомиться - начнет вилять, буде я на этом настою покажет мне бумагу совсем иного содержания, не успокоюсь - сделает вид, что такого разговора между нами и не было. А тем временем совершит то, чего я так боюсь, а о том, чего я желаю, постарается забыть.
М а к и а в е л л и. Я рад был бы поспорить с вами.
П р а в и т е л ь н и ц а. Все, что я с несказанным терпеньем успокоила, он вновь взбудоражит своей твердокаменностью и жестокостью. Дело, которому я служила, развалится у меня на глазах, и я же еще буду отвечать за его вину.
М а к и а в е л л и. Надо выждать, ваше высочество.
П р а в и т е л ь н и ц а. Я достаточно владею собой, чтобы молчать. Пусть приезжает. Я любезно уступлю ему свое место, прежде чем он сгонит меня с него.
М а к и а в е л л и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30