Шекспировский театр - это чудесный ящик редкостей, в котором мировая история как бы по невидимой нити времени шествует перед нашими глазами. Его планы в обычном смысле слова даже и не планы. Но все его пьесы вращаются вокруг скрытой точки (которую не увидел и не определил еще ни один философ), где вся своеобычность нашего "я" и дерзновенная свобода нашей воли сталкиваются с неизбежным ходом целого. Но наш испорченный вкус так затуманил нам глаза, что мы почти нуждаемся во вторичном рождении, чтобы выбраться из этой темноты.
Все французы и зараженные ими немцы - даже Виланд - при этой оказии, как, впрочем, и при многих других, снискали себе мало чести. Вольтер, сделавший своей профессией чернить величества, и здесь проявил себя подлинным Ферситом. Будь я Улиссом, его спина извивалась бы под моим жезлом.
Для большинства этих господ камнем преткновения служат прежде всего характеры, созданные Шекспиром.
А я восклицаю: природа, природа! Что может быть больше природой, чем люди Шекспира!
И вот они все на меня обрушились!
Дайте мне воздуху, чтобы я мог говорить!
Да, Шекспир соревновался с Прометеем! По его примеру черта за чертой создавал он своих людей, но в колоссальных масштабах - потому-то мы и не узнаем наших братьев, - и затем оживил их дыханием своего гения; это он говорит их устами, и мы невольно узнаем их сродство.
И как смеет наш век судить о природе? Откуда можем мы знать ее, мы, которые с детских лет все ощущаем на себе стянутым и приукрашенным и таким же видим все и на других.
Мне часто становится стыдно перед Шекспиром, ибо случается, что и я при первом взгляде думаю: это я сделал бы по-другому; и тут же понимаю, что я только бедный грешник, а из Шекспира вещает сама природа, мои же люди только пестрые мыльные пузыри, пущенные по воздуху романтическими мечтаниями.
И, наконец, - в заключение, хотя я, в сущности, еще и не начинал.
То, что благородные философы говорили о вселенной, относится и к Шекспиру; все, что мы зовем злом, есть лишь оборотная сторона добра, которая так же необходима для его существования, как то, что zona torrida* должна пылать, а Лапландия покрываться льдами, для того чтобы стал возможен умеренный пояс. Он проводит нас по всему миру, но мы, изнеженные, неопытные люди, кричим при встрече с каждым незнакомым кузнечиком: "Господи, он нас съест".
______________
* Знойная зона (латин.).
Так в путь же, милостивые государи, трубным гласом сзывайте ко мне все благородные души из Элизиума так называемого "хорошего вкуса", где они, сонные, влачат свое полусуществование в тоскливых сумерках, со страстями в сердце и без мозга в костях, и где, недостаточно усталые, чтобы отдыхать, и все же слишком ленивые, чтобы действовать, они протрачивают и прозевывают свою призрачную жизнь среди мира и лавровых кущ.
ЛИТЕРАТУРНОЕ САНКЮЛОТСТВО
(1795)
В "Берлинском архиве современного вкуса", а именно в мартовском выпуске этого года, помещена статья "О прозе и о красноречии немцев", которую издатели, по собственному их признанию, включили в журнал не без некоторых колебаний. Мы со своей стороны не осуждаем их за то, что они поместили это незрелое произведение! Ибо, если архив должен сохранять свидетельства о характере эпохи, то это обязывает его увековечивать и характерные ее недостатки. Правда, тот решительный тон и манера поведения, с помощью которых иные всерьез думают придать себе вид всеобъемлющего гения в кругу наших критиков, отнюдь не новы. Замечается даже возврат отдельных лиц к более грубым переменам, и от этого не нам их удерживать. Так пусть же "Оры", даже если то, что мы имеем здесь сказать, было уже неоднократно и, быть может, лучше сказано, сохраняет по крайней мере свидетельство о том, что наряду с несправедливыми и преувеличенными требованиями к нашим писателям встречаются и справедливые, благожелательные оценки этих мужей, столь мало вознаграждаемых сравнительно с их трудами.
Автор сетует на недостаток у немцев хороших классических произведений в прозе и тут же высоко заносит ногу, чтобы одним исполинским шагом перешагнуть через дюжину лучших наших писателей. Не называя их даже по имени, он их умеренно хвалит и тут же строжайшим образом порицает, давая им такую характеристику, что только с великим трудом удается угадывать, кого он имеет в виду в своих карикатурах.
Мы убеждены, что ни один немецкий писатель сам не считает себя классическим и что требования каждого из них к самому себе более строги, чем запутанные претензии Ферсита, восстающего против почтенного общества, которое вовсе не требует, чтобы безусловно восхищались его трудами, но может ожидать, чтобы их ценили по достоинствам. Мы далеки от того, чтобы комментировать плохо продуманный и плохо написанный текст, который мы видим перед собою. Не без досады пробегут наши читатели эти страницы, оценив и наказав это литературное санкюлотство, эти невежественные притязания на то, чтобы не только протиснуться в круг достойнейших, но и заступить их место. Я хочу противопоставить этой грубой навязчивости лишь немногое.
Тот, кто считает своим непременным долгом соединять определенные понятия со словами, которые он употребляет в разговоре или письме, будет чрезвычайно редко пользоваться выражениями: классический автор, классическое произведение. Когда и где создается классический национальный автор? Тогда, когда он застает в истории своего народа великие события и их последствия в счастливом и значительном единстве; когда в образе мыслей своих соотечественников он не видит недостатка в величии, равно как в их чувствах недостатка в глубине, а в их поступках - в силе воли и последовательности;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15