”
По совершенно непонятной для Димочки причине и родители, и бабушка верил
и ему безгранично и абсолютно. И в один прекрасный день он решил, что и соч
инять ему совершенно незачем, достаточно просто послать их подальше, что
бы не приставали. Черт их знает Ч то ли они на самом деле были так непроби
ваемо тупы, то ли им слишком хотелось верить своему мальчику, т
о ли недосуг было проверять его слова, но доверять ему они не перестали. Эт
о окончательно разрушило Димочкино к ним уважение, зато многократно обл
егчило ему жизнь. С годами он стал относиться к ним снисходительнее: все-т
аки родственники, можно сказать, “родная кровь”, да и пользы от них больше
, чем вреда, Ч заказ от мэрии, две картины в Манеже, а также мамины борщи и с
веженькие денежные купюры, смущенно сунутые в Димочкин карман!
Надо им позвонить или даже наведаться, что ли! Правда, бабка опять пристан
ет с разговорами о том, что нужно “жить для других, а не только для себя”, а т
акже, что “в наше время работать ради денег считалось позорным!”.
Позорным или не позорным, но бабка всю жизнь прожила с зятем, Димочкиным о
тцом, который только и делал, что работал ради денег, и она отлично пользов
алась и этими позорными денежками, и его положением.
Принципиальная и непримиримая партячейка, наведываясь к бабке, всегда з
аседала в просторной и теплой гостиной, за круглым, орехового дерева сто
лом, который когда-то сработал вечно пьяный самородок, пролетарий-красн
одеревщик дядя Юра. Чай подавала домработница Люся. У нее был кружевной п
ередничек и полные белые руки. Английский фарфор партячейке не полагалс
я, поэтому пили из лубочных гжельских кружек, и ванильный кексик Люсиног
о изготовления отсвечивал желтым сытным краем на расписной тарелочке, и
белый хлеб дышал в просторной плетенке, и докторская, тоже вполне пролет
арская, колбаска прилагалась к этому хлебу… Партячейка любила обсудить
свои насущные дела по обращению человечества в истинную марксистскую в
еру именно за этим столом, что юного Димочку чрезвычайно забавляло. Каже
тся, они до сих пор приходят, эти полоумные старики и старухи.
Он вновь шевельнулся на стуле и услышал, как отчетливо хрустнул в нагруд
ном кармане рубахи сложенный вчетверо листочек с инструкциями.
Лазаренко показалось, что грянул гром и сверкнула молния, что этот х
руст услыхали все, и все поняли, что он больше не тот Димочка Лазаренко, уд
ачливый, успешный, великосветский и тонкий, а самый обыкновенный пошлый
преступник, которому предстоит, обливаясь холодным трусливым потом, про
должить то, что он начал так бездарно.
Он справится. Он обязательно справится. Он выполнит то, что она
хочет.
А там посмотрим, кто кого!..


* * *

Евгений Петрович Первушин пришел на вечер одним из последних. Прямо пере
д ним на школьный порожек взбежала запыхавшаяся Маруся Суркова, которая
всегда и везде опаздывала, и вихрем промчалась прямо в раздевалку, на ход
у стаскивая умеренно модное пальтецо.
Даже в зеркало на себя не взглянула. Даже по сторонам не посмотрела, как де
лали все, кто входил в залитый беспощадным светом и выкрашенный в голубо
й исподний цвет школьный вестибюль. Впрочем, Суркова всегда была со стра
нностями и вечно делала что-то не так. Ведь именно за этим бывшие ученики
сюда и шли Ч людей посмотреть, себя показать, точно установить, кто лучше
, кто хуже. Кто “состоялся”, а кто Ч нет. Кто совсем плох, а кто и несказанно
хорош, вроде сегодняшнего главного лица Ч Потапова.
Надо же, как все сложилось!
Казалось бы Ч Потапов! Ну что он из себя представлял? Да ничего он из себя
никогда не представлял! Серая посредственность, закопавшаяся в английс
ких глаголах.
В шестом классе родители зачем-то отдали его на теннис, и он стал ходить с
ракеткой. Ракеточка у него была самая дерьмовенькая, в самодельном брезе
нтовом чехле, на дне которого болтались еще советские сине-красные кеды
на резиновом ходу. Потапов свою ракеточку обожал, таскал за собой из клас
са в класс, или, как это называлось, из “кабинета” в “кабинет”, в раздевалк
е не оставлял, все боялся, что у него сопрут такую драгоценность!
И “драгоценность”, конечно, в один прекрасный день сперли. Прямо из “каби
нета”.
Евгений Петрович улыбнулся, рассматривая сидящего на сцене, такого важн
ого нынче Потапова. Как он метался, ища свой безобразный брезентовый меш
ок! Как приставал ко всем Ч не видел ли его кто! Как бегал в туалет и лазил з
а все толчки, проверял, не там ли он! Как потом помчался в раздевалку и долг
о и бестолково тыкался в разные стороны, а мешок все не находился! В конце
концов он ушел за школу, чтобы его никто не видел, и кулаком утирал слезы, с
лизняк лопоухий, и там его, зареванного, в соплях и горе, засекла первая кр
асавица класса Динка Больц, в которую все были тогда влюблены, и Потапов т
оже!
Наверное, эта ракетка в истлевшем брезентовом мешке до сих пор гниет там,
куда ее засунул тогда Первушин Ч за пожарным щитом на стене макулатурно
го сарая. Женька засовывал, а Вовка Сидорин, комсорг, приплясывая от нетер
пения, караулил за углом с осыпавшейся штукатуркой и выцарапанным сердц
ем с надписью “love”.
Ах, молодость, молодость!..
Евгению Петровичу, как и всем его одноклассникам, в этом году должно было
исполниться тридцать три, но он чувствовал себя умудренным жизнью старц
ем.
Он чувствовал себя таким лет с десяти, наверное.
Он никогда не был так отвратительно глуп, как большинство его приятелей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17