Куда много!.. Почитай несколько ден носили, да словно дрова укладывали...
– Куда ж он подевался? – спросила Маша.
– Мы ж не прямо, Марья Никитишна, в Русь возвернулись. Еще к норвегам зашли. А они, известно, народ учтивый, с поклоном – русс молодец, русс туда, русс сюда. С угощением на судно приходят, с поклоном. Шибко вежливые. И все сувенир просят. Чего зряшнее не подаришь, честь не велит, а кость – она и для подарка-то хороша. Ну, еще, известно, и вино ихнее в голове шумит...
– Пороть бы вас, чертей, да некому! – сказал Иевлев.
– Оно конечно! – согласился Рябов. – Да ведь тоже, Сильвестр Петрович, как станешь делать – отдарить-то не надобно разве? Янтарь еще у нас был...
– А его куда дели?
– Зачем – дели? Который остался – привезли, вдовам завтра раздадим.
– А свой?
Рябов засмеялся:
– Чего вспомнил... Свой... Говорю: норвеги народ учтивый...
Сильвестр Петрович смотрел на Рябова и все думал: «Да, ему и идти. Ему быть на шведской эскадре, он – свершит, на него положиться можно. Прям, храбр, прост душою, некорыстен! Ему! Более искать некого и не для чего!»
– Ну что глядишь-то, господин капитан-командор? – спросил Рябов. – Я говорю, а ты все глядишь на меня? Не пойму – коришь али смеешься? Не кори, меня вон и женка корить не станет, таков уж на свет уродился...
Сильвестр Петрович молчал.
– Ты об чем все думаешь? – шепотом спросила его Маша.
Иевлев не ответил.
Говорили долго, до третьих петухов. К утру стали кланяться хозяйке, благодарить. Таисья Антиповна кланялась гостям, сама благодарила, что навестили, поскучали, не побрезговали хлебом-солью. Сильвестр Петрович, прощаясь с ней, стиснул зубы: было страшно думать, что он, не кто иной, как он, отберет у нее ее кормщика. А она, как нарочно, низко поклонилась капитан-командору, сказала Рябову:
– Много мне Сильвестр Петрович помог, Ванюша, покуда без тебя вдовела. Столь много – и не пересказать...
– Авось со временем и я сгожусь! – улыбаясь, ответил кормщик. – У нас на Беломорье добро помнят...
Первыми вышли на волю вдовы, здесь, в воротах, встретились с поручиком Мехоношиным, который вел солдат-драгун в рябовскую избу.
– А ну, морды, с дороги! – приказал Мехоношин.
– Я вот тебе дам – морды, дурак немазанный! – разобиделась старуха Щапова. – Сам ты морда! Изукрасился всяко – глядеть тошно. Морды! Да мы честны рыбацки вдовы... Да и куда прешься – гости по домам идут...
Поручик оттолкнул с дороги Щапову, она еще сильнее разобиделась, сбила могучей рукою треуголку с Мехоношина, поддала ему под зад.
– Щекоти его, женки! – рассердилась другая старуха. – Щекоти его смертно, он верещать зачнет и сбежит... Знаю я таких...
Но Мехоношин прорвался со своими драгунами на крыльцо, ногою распахнул дверь в горницу и тут вдруг остановился неподвижно. В гостях у мужика-кормщика был сам капитан-командор Иевлев. На треск двери он обернулся, спокойно спросил:
– Для чего пожаловал, господин поручик?
Мехоношин вынул из-за рукава кафтана указ, написанный дьяком, сказал с возможнейшей учтивостью:
– Сии мореходы порушили веление господина воеводы и сюда заявились из земли норвегов...
– Ну?
– За что имеют быть заарестованы мною и доставлены...
– Вон! – тихим голосом сказал Иевлев.
– Указ именной, – быстрее заговорил Мехоношин, – в указе сем написано...
– Вон, господин поручик Мехоношин! Иначе я вашу шпагу отберу и вас самого немедленно же велю за караулом на съезжую доставить. Вон! И чтобы нога ваша порог сей избы не переступала.
Мехоношин, словно не понимая, стоял неподвижно.
Сильвестр Петрович громко, как на плацу, скомандовал драгунам, столпившимся в сенях:
– Повернись кругом! Вздень левой! Ать, два, шаго-ом! В казарму!
Драгуны завозились, поворачиваясь в тесных сенях, загрохотали сапогами, зазвенели палашами и багинетами. Мехоношин, ссутулясь, потащился за драгунами. Иевлев велел Аггею Пустовойтову:
– Ты вот что, дружочек. Нынче же дай кормщику наряд добрых матросов, пусть съездят к лодье своей, да что имеют – не откладывая раздадут вдовам...
Повернулся к Рябову и сказал:
– А ты, как с делом управишься, Иван Савватеевич, побывай у меня в крепости. Да Митрия своего захвати, да еще кого похощешь, да Таисью Антиповну с Иваном Ивановичем.
Митенька прильнул к кормщику, взглядом попросил: «Поедем, Иван Савватеевич!» Рябов кивнул – отчего-де и не поехать, коли званы.
Сильвестр Петрович вышел на крыльцо, вдохнул свежий влажный утренний воздух:
– Благодать лето-то стоит, Иван Савватеевич. Словно и не север.
И крикнул Маше:
– Долго вы там шептаться будете? Пора бы и перестать. День наступил...
Маша догнала мужа, сказала ему, дыша в ухо:
– Жалко капитана Афанасия Петровича. Вишь – он нынче и глаз не казал.
Сильвестр Петрович грустно усмехнулся:
– Ну, Машенька, ну, голубушка, тут не нажалеешься. Идем-ка, дружочек, поспать надобно, идем побыстрее. А еще до крепости Двиною – не близок путь...
В карбасе Сильвестр Петрович, завернувшись в плащ, думал свое. И Маша думала. Глядя на тихие воды розовеющей Двины, морща брови, Маша думала о том, как вернется на Москву и непременно отыщет там добрую девицу в жены Афанасию Петровичу. Свадьба будет в крепости, а ради такого торжества она упросит Сильвестра Петровича, чтобы выстрелили все пушки, кулеврины, гаубицы и мортиры. Будет еще и фейерверк...
И тотчас стало ей грустно: «Нет, ни на ком он теперь не женится! Одна для него Таисья, одна-единственная. Не таков он человек, чтобы еще раз в жизни в своей так полюбить. Один раз – навечно. Как я – Сильвестра. Как Таисья – Ивана Савватеевича... Нет, не быть ни веселой свадьбе, ни пушечному салюту, ни фейерверку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30