Одна рука доктора была выброшена вперёд и подёргивалась, другая оказалась подмятой под живот. Всё тело мелко задрожало и обмякло.
Кира прижала перепачканного зайца к груди, схватила портфель и, выскочив и проклятого дома, побежала куда глаза глядят.
* * *
- Можно пшикнуть из баллончика, - говорил Гусев, раскрасневшийся от водки. - Такой баллончик уже можно достать. Импортный. Я, кстати, еду в загранку. Ну, то есть на Кубу, какая это загранка. У нас этих сигар по шестьдесят копеек завались. В сша (он так и произносил, слитно, как одно слово), между прочим, пять долларов за штуку. А кроме сигар там больше ничего нет. Ром этот... "Гавана клаб". Хуже одеколона. Шварц... блин, Кварц договаривается. По комсомольско-молодёжной линии, по обмену.
- Гастроли на Кубе? - понял из всего этого многословия Телегин. Когда?
- В том-то и дело. Не успеем. Когда вернусь, всё сделаем. Можно эфиром. Или, на крайняк, дать чем-нибудь по башке.
- Гусев. Я не хочу. Я Берёзкину больше пальцем не трону. Если уговорим...другое дело.
- Ты что, дурак? Она же невменяемая. Она человека убила. А что с тобой она сделала... Тогда. А я видел.
Гусев показал, будто его рвёт, но на его рык обернулась, нахмурившись, только одна уборщица.
- Всё равно. Буду уговаривать. Пальцем не трону. Договоримся, цивилизованные люди.
- Адвокат мог бы... Они умеют на что давить. Но если мы начнём рассказывать адвокату всю лабуду...
- Я сам поговорю. Не веришь в силу моего художественного слова?!
- На миллион слов один парень с бритым затылком.
- Ты фашист. Хальт! Аусвайс контроль! Папирен битте! Анна унт Марта баден!
- Короче, Теля. Твоя и моя жизни в яйце. Яйцо у Берёзкиной в руке. Она сильная. Одно движение... и прощай молодость. Тебе это надо? Я скоро уеду. Командоре Фидель ждёт меня на острове свободы. А ты здесь... думай, думай хорошенько, что ты теряешь. Что можешь потерять. И хватит об этом. Пойдём отсюда.
- Куда.
- Поедём в кабачину. Закусим, дерябнем водочки по-человечески. Где "Сталин"? Совок поганый...
В ресторане Телегин исподволь расспрашивал Гусева про Таню Овсеенко. И тот понял, что когда он вернётся, всё будет сделано как надо.
21
Остров свободы встретил Гусева и его ансамбль тропической жарой и ослепительным солнцем. После мрачного декабрьского Ленинграда воздух и свет пьянили голову. А ещё какая-то ерунда с часовыми поясами... Первое время лучше совсем не пить ничего спиртного. Или наоборот - выпить и хорошенько проспаться. Пожалуй, да, так будет правильно.
Аэропорт имени героя Хосе Марти выглядит даже современнее, чем "Пулково-2". В зале пограничного контроля такие же длинные очереди. Кварцхава быстро нашёл встречающую сторону - энергичную мулатку с чёрным одуванчиком волос на голове и комсомольским значком на блузке. Её зовут Кончитта. На улице ждёт автобус. Американский, года пятидесятого выпуска.
Пока получали и грузили багаж, Гусев стоял возле буфетной стойки и потягивал кока-колу со льдом. Он давно уже ни к чему не притрагивался. К микрофону и клавишам подходил прямо на сцене. Фанеру ещё не записали, приходилось отдуваться по-настоящему.
Тронулись. Бойкий "одуванчик" трещит по-русски; только что закончила институт им. Патриса Лумумбы в Москве. Всё знает. Путь в центр пролегает через старый район Ведадо. Особняки, оставшиеся с колониальных времен, утопают в зелени. Улицы чистые, и никакой рекламы. Набережные-"малеконы". На берегу залива огромная фигура Христа. Одуванчик-Кончитта статую бога не комментирует, говорит по-испански, делая вид, что объясняет шофёру нечто важное.
В старой Гаване время застыло в американских 50-х, во времени правления "диктатора" Батисты. Огромные порталы с колоннами на площадях, витражи, широкие окна и балконы и... красные черепичные крыши. Капитолий - копия вашингтонского Белого дома, крепость Сан Карлос де ла Кабанья. В центре города - площадь имени всё того же загадочного Хосе Марти с мемориальным комплексом. На улицах множество машин, преимущественно советские "лады", "москвичи", "зилы" и "камазы" и старые, 50-х годов, американские "доджи", "олдсмобили" и "шевроле". Эти вылизаны и ухожены как новенькие, как в старом кино.
А вот их гостиница - самая роскошная на всей Кубе - "Ривьера". Незадолго до революции её построили американские гангстеры - для себя. Чудо комфорта, вкуса и архитектуры. Для русской "арт-делегации" комсомолом забронированы четыре роскошных номера с телевизорами, холодильниками и кондиционерами. По одному одноместному для Гусева и Кварцхавы, один трёхместный для музыкантов и один четырёхместный для обслуги.
В дороге Кончитта основательно проинструктировала ребят на первое время - что можно, что нельзя, а что необходимо.
Внизу, в буфете, основательно затарились колой и минералкой: воду из-под крана пить не рекомендуется. Мальчишке-носильщику - ровно двадцать песо, хотя он со слезами бормочет заученное на ломаном русском заклинание о голодной семье и маленькой сестричке, умирающей от малокровия.
Единственный концерт - в сборной новогодней солянке во Дворце Революции перед Фиделем и его большими шишками. Это через неделю. Репетиции зачем-то назначили на каждый день; даже Кварц не сумел их переубедить.
Оставшись один, Гусев направил прохладу кондиционера на широкую кровать с шёлковым покрывалом, открыл бутылочку лимонада, освободился от обуви, лёг, отпил, поставил бутылочку на тумбу и потянулся. Прикрыл глаза.
Но едва усталая от впечатлений дрёма стала его окутывать, раздался стук в дверь.
- Что! - хрипло выкрикнул Гусев и открыл глаза.
В номер вошёл Кварцхава. С мокрой причёсанной головой, в шортах, с полотенцем на плечах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71