– Что за дневник? – спросили мы с Севериным почти хором. Дневник – это была бы просто редкостная удача!– Это не совсем то, что вы подумали, – охладила нас Петрова. – Ольга, видите ли, постоянно писала, как она нам сообщила, “юмористическое повествование”. Она там изображала всех знакомых и сотрудников редакции, авторов и так далее. Нормальная графомания, конечно...– Тата! – вскричала Пырсикова укоризненно.– ...но есть забавные места, точные наблюдения. Она нам кое-что зачитывала. Смешно. Правда, по принципу Сквозиик-Дмухановского – до тех пор, пока не про тебя... Называлось все это “Дневник женщины”.– А где эта повесть, у нее дома? – нетерпеливо спросил Северин.– Нет, у Ольги не было машинки, и она перепечатывала здесь, вечерами. Кажется, рукопись лежала обычно в несгораемом шкафчике рядом с ее столом.Мы всей гурьбой двинулись к лабиринту, когда неожиданно дверь в отдел резко отворилась и в комнату влетел низенький мужчина весь в белом. Белыми были куртка, джинсы, кожаные спортивные тапочки, даже кепка. В первый момент он показался мне толстым, но потом я разобрал, что это не так: мужчина был пухл. Из глубины заплывшего лица смотрели цепкие темные глазки. Эти глазки мгновенно обшарили комнату и зацепились за нас с Севериным. Какие-то доли секунды мне казалось, что он так ничего не скажет, повернется и уйдет. Но он перевел взгляд на Петрову:– Она?Та коротко кивнула.Он скорбно поджал губы, покачал головой и снова мазнул глазами по мне и Северину.– Ну я попозже зайду, ладно?И тихонько прикрыл дверь. – Кто это? – спросил я.– Виктор Горовец, художник. Оформляет иногда материалы, но чаще не у нас, а в журналах.– Он что, в курсе?– Да, мы звонили ему вчера, когда разыскивали Ольгу. Это он уговорил нас обратиться в милицию.– А почему именно ему?Пырсикова вся зарделась, а ее подруга отвела глаза в сторону.– У них с Ольгой что-то было, – произнесла Петрова очень нехотя. – Роман не роман, но во всяком случае полгода назад они общались. А уж мы вчера все варианты перебирали…– А почему вы нам про этого Горовца сразу не сказали? – сурово спросил Северин.Пырсикова заалела еще больше, а Петрова вывалила разом:– Потому что он специально просил этого не делать. Кому охота, чтоб его потом неизвестно из-за чего по милициям таскали?– И сколько еще народу взяло с вас обет молчания? – едко поинтересовался Северин, но Петрова не удостоила его ответом.Мы миновали лабиринт и остановились над шкафчиком.– Заперто, – констатировал я, присев на корточки и подергав дверцу. – Ключ имеется?– Вот здесь, в верхнем ящике стола.Ключ лежал на месте. Я вставил его в скважину, и он с некоторым скрипом повернулся. Шкафчик был пуст, безнадежно пуст.– Да-а, – протянул над моей головой Северин. – Крысы, похоже, все-таки нашли сюда дорогу. 6 Участковый из отделения, широкоплечий краснолицый парень с погонами лейтенанта, ждал нас на лавочке возле подъезда, где жила Троепольская. Рядом сидели еще двое пожилых мужчин – понятые, о которых мы просили его по телефону. Задрав голову, Северин осмотрел дом, девятиэтажную кирпичную махину, словно надеялся по каким-нибудь признакам угадать окно, отмеченное печатью трагедии.– Какой этаж?– Третий.– Ну пойдем потихоньку, все равно вместе в лифт не влезем. Соседи дома?– Соседка, – ответил участковый. – Я ей звонил, предупреждал.“Троепольская – 1 зв. Лангуевы – 2 зв.”, – прочитал я на двери. Третья фамилия, которой причиталось “3 зв.”, была вымарана. Участковый поднял руку и нажал на звонок два раза.Неторопливые шаги с пришлепом послышались за дверью, и нам открыла высокая, худощавая, обликом похожая на воблу женщина в длинном стеганом халате неопределенно-линялого цвета. Дым от сигареты, задвинутой в самый угол рта, лез ей в глаза, и, разглядывая из полутемного коридора нашу компанию, она щурилась и морщилась.– Куда это столько вас? – недовольно поинтересовалась вобла, обращаясь, впрочем, только к участковому.– Это я вам звонил, Нина Ефимовна, – ответил тот и показал на нас: – Товарищи из уголовного розыска.Она посторонилась, сказала, цедя слова сквозь сигаретный дым:– Проходите... Насчет Ольги, что ли? – И добавила иронически; – Долгонько раскачивались!Не знаю, как Северин, а я слегка оторопел. Вобла тем временем продолжала все так же неторопливо:– Сразу к ней пойдете? Тогда вот ее дверь. А если сначала меня будете опрашивать... допрашивать или как у вас это называется? – Она засмеялась сипловато, а потом закашлялась. – Тогда на кухню пойдем, К себе не приглашаю, не прибрано, на бюллетене я.Не дожидаясь ответа, она повернулась к нам спиной. Мы с Севериным переглянулись, причем Стас недоуменно потряс головой, и пошли следом.В кухне она походя швырнула окурок в консервную банку на плите (он пустил слоистый дымок и подспудно раздражал меня в течение последующего разговора, пока не погас). Уселась на табуретку спиной к окну, закинула ногу на ногу, так что халат разъехался почти неприлично, и строго спросила:– Так что, допрыгалась наша Оленька? Никакого сочувствия к “Оленьке” я в ее словах не уловил.– А почему вы решили, что допрыгалась, Нина Ефимовна? – ненатурально бодренько отозвался Северин, усаживаясь напротив нее. Я остался стоять в дверях, участковый и понятые толклись за моей спиной.– Да тут полной идиоткой надо быть, чтобы не решить, – оскалилась Лангуева, достала из кармана халата новую сигарету, прикурила и снова закашлялась. Она вся зашлась прямо-таки в этом сухом лающем кашле, почти согнулась пополам и вдруг выбросила в мою сторону худой длинный палец с остро отточенным ногтем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76