..– А как он выглядел? – спросил я нетерпеливо.– Да как? Обыкновенно! Высокий такой, вроде черный. Дак ведь кабы знать, я в получше запомнил... Это Анюта у меня запоминать мастерица, а ее-то, как на грех, и не случилось.Елин высок и темноволос. Вроде подтверждается.– А не заметили вы, Дмитрий Михайлович, когда выходили, не стояла у подъезда какая-нибудь машина?– Нет, – ответил он сокрушенно, – чего не заметил, того не заметил. Не помню.Легкая тень проскользнула по стеклянной двери над нами, и Кругляк всполошился. Вскочил, загасил окурок.– Моя пришла, – сообщил он, – а у меня картошка недочищена. Пойдемте, с ней побеседуете.– Спасибо, – сказал я. – Мне пора.Лифт опустил меня вниз, на этот раз, правда, с задержкой. На четвертом этаже вошла женщина, которую я сразу узнал: та самая, которой я так галантно придержал тогда дверь. Она меня тоже узнала и грустно улыбнулась. Ах, если бы не эта галантность! Выходя из подъезда, я снова пропустил ее вперед...– Бабушки, – спросил я, подсаживаясь на лавочку, – а к Эрнсту Теодоровичу, которого убили, не ездил ли такой – высокий, чернявый?Старушки помолчали, раздумывая.– Это который на “Волге”, – сказала наконец одна, обращаясь почему-то не ко мне, а к товаркам.– Ездил, – сообщила мне результат совещания вторая, интеллигентного вида, в очках.– А в тот день?.. С утра?..Женщины переглянулись.– Элеонора Максимовна, – строго сказала та, что в очках, соседке. – Утром как будто вы сидели.Элеонора Максимовна покачала головой:– Часов в одиннадцать я вышла, не раньше.– Приезжал, – неожиданно подала голос четвертая. – Под самые окна мне машину свою поставил. Но уехал скоро.Все. Больше у меня не было сомнений, что Кригер и Елина тоже привлек к этой истории.Уже под вечер я заехал в редакцию и узнал, что мне никто не звонил. Значит, ни на работе, ни дома он так и не появился. Мне оставалось одно – ждать. Больше я пока ничего не мог.Звонок поднял меня среди ночи. С вечера я предусмотрительно поставил аппарат в изголовье раскладушки, но в темноте и спросонья никак не мог сразу нашарить трубку, а он все звенел и звенел. Наконец я поднял ее. Голос сначала показался мне незнакомым, каким-то лающим. Потом я узнал Марину Костину и понял, что она рыдает.– Труп... за городом... Канаве какой-то...– Кого? – крикнул я, холодея.– Андрю-у-шу Е-елина... 26 Утром, раскладывая по тарелкам нашу обязательную яичницу, Феликс говорил:– Мне бы на твоем месте просто было страшно. Этот мальчишки узнал что-то очень важное, настолько важное, что они не оста на вливаются ни перед чем. Он теперь вроде лакмусовой бумажки – определяет, кого надо убрать. Рассказал Кригеру – Кригера убили. Рассказал Елину – убили Елина. Они и его самого могут убить, если найдут.– Вот именно, – вставил я вяло. Спорить мне не хотелось, голова болела адово. Остаток ночи после звонка Костиной я спал очень плохо, какими-то урывками, как мне казалось, но нескольку минут, и снилось мне все время одно и то же: мы с Андреем Елиным поднимаемся вверх по нашей школьной лестнице, мирно о чем-то беседуя.– Позвони Сухову, – продолжал убеждать меня Феликс, – и все ему расскажи. Он двадцать раз прав, каждый должен заниматься своим делом.– Позвоню, – соглашался я.– И кстати, насчет этой Елены Сергеевны. Я тут думал вчера... На кой черт ей грабить собственного мужа? А если в даже захотела, так могла бы обойтись и без пасынка, а? Тут или все гораздо сложнее, или, скорей всего, гораздо проще. Сводная сестра – дочь мужа матери, не велика родня... А эти ребята, насколько я понял, и мать родную ограбить не постесняются.Я кивал головой, слушая Феликса вполуха. Вопрос о том, ограбят или нет антикварную квартиру Латынина-старшего, волновал меня сейчас меньше прочих. Я в эту минуту взвешивал, подкидывал, пробовал на язык новое ощущение, возникшее во мне. Ощущение это состояло в том, что Андрей Елин, оказывается, всю жизнь был для меня довольно близким человеком. Да, я мог не видеть его и не слышать по году, а встретившись, мы бывали с ним холодны и ироничны. Но теперь, честно оглядывая историю наших отношений, вернее, отсутствия их, я приходил к выводу, что всегда он оставался для меня некоей меткой, полузаметной зарубинкой, по которой я бессознательно отмерял собственные продвижения в жизни. В сущности, я ведь постоянно все знал о нем, а Кригер охотно поддерживал во мне этот интерес, рассказывал о Елине в мельчайших подробностях. Никогда мне теперь не узнать этого точно, но я подозревал, что так же он рассказывал ему про меня. И вот я вдруг осознал, что его смерть – это не просто смерть знакомого человека, что с этой смертью потерялась еще одна частица моей жизни, еще одна после Кригера. Я позвонил Сухову и рассказал про Елина. Он тяжко вздохнул:– Ну спасибо тебе. Обрадовал. Еще один труп подкинул.– Извини, если что не так, – сказал я.– Ладно, будем искать твоего мальчишку, – заключил Сухов.– Хорошо бы адрес этого “кабинета” выяснить. Вдруг он там и сидит?– Попробуем, – согласился Сухов. – Это мысль. – Он замолчал, я понял, что он записывает. – Перово, говоришь? Перово – оно большое. Поточнее данных нет? Улица или ориентир хотя бы: кинотеатр, ресторан, а? Нет? Ну ты выясни получше, расспроси там общих знакомых, может, кто был у него все-таки.– А следствию я не помешаю? – не удержался я от ехидного вопроса, но тут же пожалел об этом.– Ты это брось, – сурово сказал Сухов, и я буквально ощутил, как он наливается гневом. – Нашел, понимаешь, время...И, бросив на прощание свое коронное: “Если что узнаешь – звони”, повесил трубку.Потом я поехал в суд. Ибо эта история на глазах сулила все меньше и меньше возможностей оказаться моей прямой работой, но сама работа оставалась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58