Страха, как у Гаглидзе, в нем не было. Но не было и привычного туповатого спокойствия Филона. Сейчас его охватило знакомое чувство: почему-то ему представлялось, что такое же должно быть у парашютиста во время затяжного прыжка. Это сравнение пришло в голову когда-то, еще во время первых, мелких дел, в которые бросался в поисках своего “шанса” молодой Шура Стариков, и с тех пор он любил говорить женщинам, особенно подвыпив, красивую фразу: “Вся моя жизнь – затяжной прыжок!” Слегка захватывает дух, а все чувства обостряются, кажется, что м видишь вокруг четче, и слышишь тоньше, и даже запахи различаешь не так, как обычно. Ты ловкий, сильный, смелый и в то же время расчетливый, ты очень многое можешь сейчас, ибо перед тобой шанс и его надо использовать.Впервые такое было с ним, кажется, в пятьдесят втором или пятьдесят третьем, он был тогда моложе, чем даже этот щенок Шалико, но сел играть с серьезным вором из Ростова. У приезжего были деньги, очень много денег, и поэтому Шурины пальцы летали, как у пианиста-виртуоза, и он отчетливо видел каждую мельчайшую щербинку на рубашке карты и помнил их все до единой, а временами ему казалось, будто он чует, как обостряется запах пота противника, и он понимал, что тот блефует, и оказывался прав. Куча банкнотов росла рядом с ним, и, чем больше она росла, тем смелее, увереннее становился Шура, “начесывая” колоду, устраивая все эти “вольты”, “сменки”, “мостики” и “обезьянки”, применяя то, чему, оказывается, не зря так самозабвенно учился пять послевоенных лет в бараках на Коптевской улице, выигрывая у пацанов хлеб и мелочь на папиросы. Сейчас перед ним был шанс, и он его использовал на полную катушку.Играли всю ночь и весь следующий день, и Шура помнит, что очень много говорил во время игры и смеялся, и щедро раздавал зрителям купюры, посылая их в ларек за куревом и за едой, и много пил воды и часто бегал мочиться, и снова смеялся и говорил. Деньги кончились у ростовчанина к середине следующей ночи. Шура встал, распихивая смятые бумажки по карманам, великодушно предложил встретиться еще раз, когда угодно, “чтобы дать отыграться”, и, не чувствуя усталости, полетел домой. У самого подъезда к нему подошли двое незнакомых, один схватил за руки, а другой, ни слова не говоря, ударил кастетом по голове, Шура очнулся без денег, даже без часов и с сотрясением мозга.Потом Стариков пробовал себя в мошенничестве, в квартирных кражах, два раза сидел, не слишком подолгу, но ни на словах, ни даже в душе не желал признавать себя вором-блатарем.В конце концов, он никогда не забывал о том, что родился в интеллигентной семье. Его отец был музыкантом, и если бы не погиб в ополчении в сорок первом, как знать, может, Шура тоже стал бы человеком искусства. А мать до тех пор, пока в конце пятидесятых не вышла второй раз замуж, даже в самые трудные послевоенные годы зарабатывала уроками французского и музыки. Шура верил, что он, как творческая личность, все-таки когда-нибудь найдет себя. Но для этого сначала надо поймать свой шанс – стать в один прекрасный день обеспеченным, ни от кого не зависящим человеком, и тогда наконец перед ним откроются все пути. Ни о том, какие это будут пути, ни о том, что вокруг миллионы таких же, как он, детей войны восстанавливают экономику, поднимают целину и осваивают космос, Шура со временем привык не задумываться. Но шли годы, ему уже стукнуло тридцать пять, а шанс все что-то не давался в руки.За домом хрустели ветки. “Ломятся как медведиц – недовольно подумал Стариков. Обидно, что приходится прибегать к помощи таких болванов, но ничего не поделаешь: сегодня они нужны. Вот Марат – другое дело. Если все сложится по его задумке... До сих пор складывалось – тьфу, тьфу, тьфу! Тогда можно будет надолго лечь на дно, оглядеться, а там уж соображать, что дальше. Да, пожалуй, сейчас Марат и есть его шанс.Улица была пустынна. Лампочка раскачивалась на ветру, вырывая из темноты разные подробности мокрого унылого пейзажа. “Ночь, улица, фонарь, аптека, – твердил про себя Марат, прислонившись к забору, – бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века – все будет так, исхода нет”, Стихи очень подходили к его настроению. В отличие от Старикова, никакого подъема он не испытывал. “Ну вот, я здесь, – размышлял он апатично, – и сейчас вместе с этими подонками совершу наконец то, что задумал много лет назад. Какая же я все-таки сволочь!”А ведь еще сегодня утром он чувствовал себя великолепно. Удача не оставляла их ни вчера, ни позавчера, даже досадная накладка с телефоном, оказавшимся в комнате старухи, не смогла им навредить. А это была уже не удача даже, а фантастическое везение: едва они вышли из подъезда, как подъехала милиция. Через несколько часов, даст Бог, закончится разработанная им молниеносная серия из трех тщательно подготовленных дел, реализуется план, рождавшийся долгими мучительными ночами, когда единственным способом заснуть было думать о том, как он все это сделает, сладостно представлять мельчайшие подробности, постепенно успокаиваясь и забываясь.Старик Калган давно уже не впускал в квартиру никого, чей голос был ему незнаком. Об этом Марат знал от калгановского племянника, с которым вместе учился на искусствоведческом факультете. Этот племянник Борька, дурак, пуская слюни, рассказывал Марату про изумительную дядюшкину коллекцию монет, которую тот собирал чуть ли не с дореволюционных времен. Он намекал на то, что дядя – бездетный вдовец и когда-нибудь коллекция может перекочевать в его, племянниковы, руки. Борька говорил об этом легко, как о само собой разумеющемся деле, а Марат, слушая его, тяжело страдал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58