Приказания вице-адмирала были тотчас же исполнены. Все суда шли под убавленными парусами, ибо становилось весьма вероятным, что ночь будет ветреная и даже бурная. За исключением сигналов, всякое другое сообщение между «Плантагенетом» и судами, стоявшими еще на якоре, было прекращено; но сэр Джервез не находил нужным их делать, потому что надеялся, что Блюуатер его понял и готов всеми своими силами содействовать ему.На «Плантагенете» мало заботились о судах, идущих позади. Пока можно было различать предметы, видели, что они следуют одно за другим в надлежащем порядке; но всеобщее внимание было обращено на южный и восточный горизонты. Оттуда ожидали появления французов, которое не было тайной для экипажа. Дюжина зорких молодцов после обеда была все время наверху; к закату солнца сам капитан Гринли, усевшись на фоковых краспис-салингах, более часа не отнимал подзорной трубы от глаза.— Не видать их, Гринли! — сказал сэр Джервез, когда капитан с усилением темноты сошел вниз, сопровождаемый полдюжиной лейтенантов и мичманов, бывших наверху по своей охоте. — Мы знаем, что они еще не могут быть к западу от нас, а, продолжая идти этим направлением, мы наверное опередим их прежде, чем пройдут следующие шесть месяцев. Как чудесно все наши суда ведут себя, идя друг за другом, точно на каждом из них находится сам Блюуатер.— Да, сэр, они сохраняют линию необыкновенно хорошо, если взять в рассуждение, что течение врывается в канал полосами.В это время появился Галлейго и доложил, что стол готов.На этот раз гостями адмирала были только Гринли и Атвуд. Стол его был более сытен, чем изящен; зато приборы были весьма богаты: сэр Джервез всегда ел на серебре. Кроме Галлейго прислуживали за столом еще человек пять. Богатая отделка в соединении с грозной артиллерией и другими боевыми припасами придавала большой каюте «Плантагенета» какое-то суровое великолепие. Сэр Джервез держал при себе, как принадлежность собственного хозяйства, не менее трех ливрейных лакеев, терпел в своей каюте из уважения к Нептуну Галлейго и еще двух созданий такого же покроя.— Ваше здоровье, капитан Гринли, и ваше, Атвуд! — сказал вице-адмирал, кивая дружески своим гостям, прежде чем осушил бокал хересу. — Эти испанские вина идут прямо к сердцу, я удивляюсь только, как народ, который их делает, не умеет сделать себе лучшего флота.— Во времена Колумба и испанцы имели чем похвалиться в этом отношении, сэр Джервез, — ответил Атвуд.— Кажется, сэр, на севере затевается серьезное дело, — сказал Гринли. — Сам господин Атвуд чуть ли не того же мнения.— Да, да, эта война между Англией и Шотландией весьма некстати, когда мы имеем уже дело с французами и испанцами. Мы присутствовали при странной сцене, Гринли, там на берегу, в замке девонширского баронета, который в то время как мы находились у него в гостях, ускользнул из этой жизни на тот свет.— Маграт мне говорил уже об этом, сэр; он говорил мне еще, что fil-us null-us — хоть повесьте меня, а я не могу выговорить этой тарабарщины!— Вы, верно, хотите сказать filius nullius — ничье дитя, ничей сын. Вы, верно, забыли уже латынь?— По чести, сэр Джервез, я не мог ее забыть, потому что никогда ее не знал. Латынь хороша для школьного учителя, но бесполезна на корабле. Из числа всех моих старых друзей только один был ученый.— Кто же это, Гринли? Не должно презирать познаний, если мы сами ими не обладаем. Я уверен, что друг ваш не хуже спал оттого, что знал немного латыни, хотя столько, например, чтоб просклонять nullius, nulla, nullum. Кто ж этот друг ваш, Гринли?— Джон Блюуатер — прекрасный Джек, как его называл младший брат контр-адмирала. Его отправили на море, чтоб удалить от любовной интриги; может быть, вы помните, что когда он присоединился к адмиралу, тогда еще капитану, Блюуатеру, я был у этого последнего в числе лейтенантов. Хотя бедный Джон был солдат и гвардеец и четырьмя или пятью годами моложе меня, но он почувствовал ко мне расположение, и мы сделались друзьями. Он знал латынь лучше, чем свой интерес.— В чем же состояла его вина? Блюуатер никогда не был откровенен со мной на этот счет.— Тайная женитьба, злобные опекуны и обыкновенные при этом затруднения. Посреди всего этого, добрый Джек, вы это знаете, пал в битве, а вдова его через месяц последовала за ним в могилу. История эта весьма печальна, и я стараюсь, как можно менее о ней думать.— Тайная женитьба! — медленно повторил сэр Джервез. — Вы совершенно в этом уверены? Я не думаю, что Блюуатеру было известно это обстоятельство; по крайней мере, он никогда мне и не намекал об этом. Могла ли она оставить потомков?— Никто лучше меня не может знать этого, потому что я помогал Джеку увезти свою возлюбленную и присутствовал при свадебном обряде. Это я знаю наверное. Что же касается детей, то, кажется, их не было, хотя полковник с женою и жил целый год после своего венчания. Насколько все эти обстоятельства известны адмиралу, я не могу сказать, потому что никто не захочет знакомить своего начальника с подробностями тайной женитьбы его родного брата.— Я рад, что от них не осталось детей, Гринли; особенные обстоятельства заставляют меня этому радоваться. Но переменим разговор; эти фамильные несчастья наводят печаль, а печальный обед или ужин — неблагодарность к Тому, Кто дает нам его.После этого разговор сделался общим. Просидев обычное время, гости удалились. Тогда сэр Джервез вышел на палубу и стал расхаживать по юту, внимательно рассматривая даль в ожидании французских лагов; наконец, после часового бдения, не открыв ничего, он почувствовал, что его клонит ко сну. Прежде, однако, чем он лег в постель, он отдал все нужные приказания, повторяя раза четыре, что если случится что-нибудь особенное, то чтобы его немедленно позвали наверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89