– Так сразу трудно сказать. Говорю, постарался я очень, – виновато ответил Дронов, глядя детскими светлыми глазами то на Крылова, то на Фарида. – Ну, интересно мне было. И применил я в этом аппарате некоторые милые новинки. Информацию здесь так просто не ухватишь. Она внутри как бы живая. То есть не записана в определенном месте, а все время перетекает, шевелится, снует. Ну, как ящерица или сороконожка. Места у нее много. Очень чуткая она у меня получилась: чуть тронь, она сразу – шмыг. И подранить ее никак нельзя. Там, в темном углу, сидит маленький, но злобный терминатор. Как только определит, что у ящерицы, к примеру, оторвали хвост, сразу набросится и сожрет. Дело ведь даже не в кодах, коды подберем…
– Ну, стало быть, опять не повезло, – Крылов махнул рукой, нечаянно сбив стеклянную солонку, пустившую на пол тяжелую белую струйку. Жить до утра стало ни к чему. Теперь Крылову хотелось только спать – уснуть так года на четыре, чтобы никакие утра его не потревожили.
– Да вы не расстраивайтесь так, – забеспокоился Дронов. – Попытаться-то можно! Я-то знаю ее повадки, этой ящерки-сороконожки. Как-то ухвачу ее за спинку! Синхронизирую со своим лэптопом и попробую через сеть. А если терминатор полезет, мы его тут и разберем на кусочки!
– Спать ему надо. Уже совсем измотался человек, – сказал Фарид, чьи морщины в дремотном мареве превращались в пластилин.
– Тогда давайте отведем его в кровать, – перешел на шепот Дронов, отставляя чашку.
Вместе они подхватили Крылова, будто пьяного, неловко возящего ногами по рассыпанной соли. Лица их расплывались посередине, там, откуда доносились голоса. Они шептали словно сквозь марлевые повязки. Постель показалась Крылову глубокой, как яма с водой, и он словно выплыл из одежды, от которой его освобождали заботливые руки.
– Теперь пойдем посмотрим ваш компьютер, – проговорил невидимый Дронов, накрывая Крылова ватным одеялом.
***
С этой поры Крылов впал в тяжелую сонливость. Длилось одно и то же состояние сна – с перерывами на бодрствование, в которое сон тоже входил какой-то темной алкогольной примесью. В свою очередь явь настойчиво присутствовала во сне: обездвиженный и сопящий, Крылов продолжал ощущать вокруг себя темноватую узкую комнату с каким-то гостиничным расположением мебели, в которой действительно лежал на левом боку. Если что и могло присниться, то только происходящее в этой комнате – а здесь практически ничего не происходило, кроме того, что делал сам Крылов. У него совершенно пропало ощущение времени. Он мог проснуться днем, в пустой, блеклым осенним солнцем пробитой квартире, которую изучил теперь гораздо лучше, чем захламленную родительскую хрущевку и даже собственное убежище, – лучше, вероятно, чем знал свое жилище аккуратный и рачительный Фарид. Он мог проснуться среди ночи и увидеть, выбравшись в проходную комнату, как сосредоточенный Дронов шелестит клавиатурой призрачного ноутбука, а Фарид, облокотясь о тяжелые, словно обледенелые гидрологические карты, рассеянно кусает бутерброд.
Дронов теперь приходил едва ли не каждый вечер, принося с собой холодные запахи воли, притаскивая на громадных, детского фасона ботинках яркие листья цвета фруктов – яблочной розовости или спелой грушевой желтизны. Они с Фаридом сошлись как-то очень быстро и очень душевно; в перерывах работы тянули дымные чаи и беседовали, кивая друг другу, дружно макая в пепельницу горячие, до самого фильтра дотянутые сигареты. Старый компьютер Фарида был признан пенсионером и, протертый от пыли, скопированный на диск, отправлен на балкон. Вместо него Дронов натащил аппаратуры, состоявшей, помимо ноутбука, из пары голографических экранов и множества электронных внутренностей, похожих на вышивки бисером по тонкому железу. Все это он развернул на компьютерном столе и главным образом на полу, долго устраивая части так, чтобы они ориентировались друг на друга нужным Дронову образом. Теперь половину комнаты занимало чем-то похожее на игрушечную железную дорогу электронное устройство, где каждый ребристый блок держал в поле зрения несколько других, обмениваясь с ними паутинными сигналами и помигивая капельками зеленого и золотого электричества. В центре этой паутины помещался телефон соглядатая – вернее, то, во что он превратился, когда Дронов снял с него чехол и навесил дополнительные платы, какие-то стеклянистые экранчики, цветные проводки. Словно из личинки вылупилось насекомое – очень упрямое, не дающееся пауку, время от времени испускающее тонкий стрекот, от которого закладывало уши.
Дронов ходил среди всего этого хозяйства осторожными высокими шагами, умудряясь не только не задеть ни единой железки, но и не тронуть ни единой невидимой нити, что сплетались над пыльным полом в информационный кокон. Дронову очень шло его основное ремесло создателя игрушек, потому что в его огромных руках все доверчиво становилось игрушечным. Он умудрялся быстро-быстро печатать на крошечной клавиатурке, порхая всеми десятью растопыренными пальцами и словно прихорашивая предметик, и сам по себе нарядный, будто коробка конфет. Он лихо подключался к корпоративным сетям и качал оттуда для Фарида бешеные гигабайты, после чего, используя аналоги, писал свою программу: концентрические линии на мониторе приходили в движение, точно в нарисованные волны там и здесь бросали камни. Между прочим, с появлением Дронова холостяки-затворники стали очень хорошо питаться: откуда ни возьмись, появились истекающие теплым соком домашние котлеты, лаковые пироги с разнообразными начинками, в которые хотелось, поедая, зарыться с головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171