Возле каждого тянули шеи сощуренные люди; время от времени к листам проталкивался кто-нибудь из медицинской обслуги и, протыкая бумагу, добавлял одну или две размашистые строчки, на которые бросалось сразу несколько заплаканных женщин. Освобожденные граждане поспешно уходили от площади по мокрым, перетянутым лужами переулкам, их напряженные спины уменьшались быстрее, чем позволяла маленькая перспектива. Каждый оставлял после себя для Крылова немного пустоты, и Крылов медленно вращался в этой пустоте, словно в невесомости, не чуя под ногами горбатого асфальта, на котором уже золотились тут и там пивные пятна фонарей.
Вдруг он увидал у соседнего с тем, из которого вышел, пропускного пункта знакомую округлую фигуру: соглядатай, морщась, рассовывал по карманам своих, как всегда, безобразных, тыквой собранных на поясе штанов изъятые при обыске вещички. Вид у него был такой, будто Крылов его зачем-то только что выдумал, не поставив предварительно в известность. Собственно, вариант был только один: наконец-то взять подлеца за ворот, из-за которого, как всегда, торчал какой-то замусоленный клочок.
Терять Крылову было совершенно нечего. Сокращая путь, он полез на скользкий, словно намыленный газон; одновременно память его напряглась и вздрогнула. Каким-то образом вот это сочетание: милицейские и медицинские мигалки, черные мешки с телами, принявшие грибной лиловый оттенок на блеклом лиственном ковре, белые фигуры сидящих на корточках медиков – пробудило воспоминание о самом первом разе, когда соглядатай впервые появился в жизни Крылова. Воспоминание, зевая, готовилось выбраться из нагретой постели. Затаив дыхание, Крылов остановился – и память тут же заволокло. Зашагал – и снова что-то заработало в подкорке, засветился смутный образ, по сравнению с которым соглядатай, тянувший из груды досмотренных сумок свой скользкий мешок из тягуче рвущегося, кружевами расползавшегося пластика, был неприятно материален, излишне тяжел.
В первый момент при виде Крылова капризное лицо соглядатая выразило полное отсутствие личного интереса, всегда превращавшего его непрошеный надзор в оскорбление подопечным. В следующую секунду глаза шпиона округлились, он подскочил и как бы щелкнул каблуками. Бросив застрявшее имущество – чего ни разу не делал прежде, – соглядатай скорым шагом и семенящими перебежками устремился наискось через переулок, туда, где лабиринты сырых строений и пристроек спускались к реке. Крылов похромал за ним вприпрыжку, тоже не решаясь на виду у милиции броситься бегом. Шпион, еще манерничая, сбежал по маленькой, как саночки, железной лестнице в кривую подворотню и попытался проделать свой обычный фокус: заскользнуть за воздушную складку. Однако в механизме что-то заело, и соглядатай, тесанувшись плечом об раскрошенный столбик, припустил с неожиданной прытью, мелькая плоскими, как ласты, черными ботинками. Крылов, издав угрожающий хрип, устремился за ним.
Теперь уже шпион мотал подопечного по проходным дворам, причем делал это куда изобретательнее и извилистее, чем Крылов неделю назад. Он улепетывал с энтузиазмом мультяшной фигурки, плюхая ногами в лужи, которые после него ходили так, будто шпион с разбегу в них утопился. Но, видно, он прекрасно знал эти дикие лабиринты. Он водил Крылова кругами. Пару раз они пронеслись друг за другом мимо беленой стенки из старых кирпичиков, похожих на пачки творога, залитые сметаной, – сначала в одну сторону, потом в другую. То и дело возникала – то справа, то слева, то в пройме осевших воротец – одна и та же, словно растущая корнями вверх, узловатая яблоня. Рыхлые, как ангинозные горла, глубокие арки выводили их в неправильные тесные пространства с ветхими желтыми окнами, какими-то наваленными досками, опасными ямами, в глубине которых сочились, подпитывая жижу, разрытые трубы. Повсюду шныряли тощие кошки, похожие на гусениц, а редко попадавшиеся люди, страшноватые, как выброшенные на помойку мягкие игрушки, провожали погоню шаманскими жестами. У Крылова кололо в боку, ноги гудели и норовили понести под уклон, туда, где листом железа изгибалась за домами закатная река. Но он наддавал, напрягая в беге обленившееся тело: усилие бега как-то заводило мотор то и дело глохнувшей памяти, и ему казалось, что он вот-вот настигнет воспоминание, мелькающее впереди лукавым стремительным пятном.
Соглядатай, петляя, словно двоился в глазах на себя настоящего и себя в прошедшем времени; вдруг он, проделав какой-то хитрый маневр среди черных, с заросшими дверьми дощатых сараев, который Крылов, разогнавшись, не смог повторить, выскочил прямо на преследователя. Лицо шпиона было мокро, словно размыто дорожками пота на мутные части, он дышал, как будто пытался вскрикнуть. Впереди был глухой, без единого лаза, кирпичный тупик. Крылов, клокоча, не в силах отдышаться, медленно пошел на шпиона, делая ему приглашающие пассы неверными руками. Соглядатай попятился. Минуту они обменивались кривыми глупыми улыбками, толстяк словно пытался подмигнуть Крылову левым заплывшим глазом, посверкивающим на манер жемчужинки в складках моллюска. Вдруг по этому подмигиванию, по конвульсивным стригущим движениям растопыренных пальцев Крылов догадался, что шпион боится, боится до полусмерти – и боялся всегда, прикрывая наглыми выходками вот эту внутреннюю дрожь, животный ужас перед свиданиями подопечной пары, перед их любовью, бившейся, как бабочка, в фанерных гостиничных комнатах, перед чем-то, еще, что могло явить себя на месте встречи: быть может, перед Богом. Внезапно у Крылова так заболело сердце, будто соглядатай поднял пистолет и выстрелил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171