Тоненькая папочка — вот и все, что осталось бы после него. И то, наверное, ненадолго. Не вечно же они хранят эти папочки. Да и кому они нужны, жалкие следы бесчисленной армии, постоянно отступающей в небытие? Если бы Ник действительно умер, она не пережила бы. Все так говорят, и все великолепно все переживают. Но только не она. Не приспособлена она к жизни в огромном, пустом и враждебном мире. И только Ник помогает ей.Она никак не могла восстановить в памяти свою жизнь до знакомства с Ником. Конечно, она ходила, ела, что-то кому-то говорила, но не жила. Только Ник дал ей полноту самоощущения. С ним она впервые осознала себя. Он был как бы проявителем, и все лучшее, что было запрятано где-то в тайниках ее натуры, он умел вытягивать из нее.Она вздохнула и пошла вниз за ведром и тряпкой.Надо выполнить свое обещание. Надо вообще проработать в этом гадючнике еще несколько дней, чтобы ее уход никак не связывался с этим вечером.
Всю дорогу от маленького аэродрома в Дарли до Ритрита она изнывала от тропической жары, хотя опустила стекла. Горячий воздух врывался в машину, не принося прохлады.— А я еще помню, когда в машинах были кондиционеры, — пробормотал водитель. — Тогда еще ездили не на аккумуляторах, а на бензине. Помню, я совсем мальчишкой был, у отца в машине чего только не было. «Форд» был, здоровый такой, не то что сейчас…А здесь, в гостевом домике, было прохладно, и Ник смотрел на нее таким восторженным взором, так пристально, так впитывал в себя ее черты, что ей стало даже стыдно немножко. И за что он ее так любит? В конце концов, она всего-навсего обыкновенная женщина. Не очень умная, скорее даже с куриными мозгами, пассивная.— Ники, — пробормотала она, — почему ты так…— Что «так»?— Так… ну… любишь меня?— А зачем это вам знать, мисс Феликс? — подозрительно спросил Ник.— О, я тогда буду развивать в себе качества, которые вам нравятся, и подавлять остальные.— Пожалуйста, мисс Феликс, ничего не меняйте в модели, которую я выбрал. Не улучшайте и не ухудшайте ее. Она меня устраивает в ее нынешнем виде.— Как вам угодно, — мистер Карсон, — тоном энергичной продавщицы сказала Луиза, — мы хотели предложить вам усовершенствованную модель, но, разумеется, мы не настаиваем.— Лу, как ты думаешь, почему я так люблю болтать с тобой?— Ну, наверное, я очень интересный собеседник, очень развитой человек…— Нет, Лу, я должен разочаровать тебя и сделать одно очень важное признание. Мне бы, честно говоря, не хотелось этого делать, но мы поклялись быть честными друг с другом, и я ничего не могу скрыть от тебя. Впрочем, если ты не хочешь…— Говорите, Николас Карсон. Я готова к худшему.— Поверь, любовь моя, мне тяжело говорить…— Смелее.— Хорошо, — вздохнул Ник. — Скажу. Мне просто нравится смотреть, как у тебя двигаются губы, когда ты говоришь.— А что именно я говорю — это не имеет значения?— Боюсь, что нет.— Значит, я могу просто повторять алфавит?— Ради бога. Если ты его, конечно, знаешь, любовь моя.Потом, ближе к вечеру, они отправились побродить по Ритриту, и Луиза, счастливо улыбаясь, сказала:— Ник, я выполнила твою просьбу.— Я боялся тебя спросить. Тем более, что в доме сделать это было нельзя. Как тебе это удалось?Луиза рассказала про мисс Фэджин и мисс Ковальски, а Ник с недоверчивой восторженностью покачивал головой.— Вот так я добралась до твоей истории болезни.— Только ничего не упускай, заклинаю тебя.— Я знаю ее наизусть, — обиженно сказала Луиза и начала пересказывать все, что было на конверте.Внезапно она почувствовала, что Ник импульсивно сжал ее руку.— Повтори, — коротко сказал он.— Причем пункция делалась дважды…— Ты знаешь, что такое пункция?— Ну, по-моему, это прокол.— Это не только по-твоему. Это именно так.— И что же тебя взволновало?— Никаких пункций мне не делали. Ни единожды, ни дважды. Ну ладно. А рентгеновский снимок?— Не рентгеновский снимок, а цветные такие пленки, томограммы.— Ну?— Их три. И на всех на них стрелки показывают на коричневые затемнения. Это твои томограммы. Ты можешь не сомневаться, Ники.— Почему ты так уверена?— Потому что на общем снимке есть, как говорят, полицейские, особая примета.— Какая?— У тебя был перелом правой руки, и на снимке отчетливо виден металлический штифт.— Не останавливайся, Лу, и не давай мне остановиться. И не пугайся, если улыбка у меня кривоватая…— В чем дело, милый?— В том, что у меня никогда не было перелома и никакого металлического штифта в руке у меня нет. Поэтому семидесятилетний профессор, руководитель и владелец клиники вдруг взваливает на себя бремя лечащего врача. И патологоанатомического вскрытия. Он никому не мог доверять.— Потому что…— Потому что никакого рака легкого у меня не было.Она поверила сразу и безоговорочно, как всегда верила ему.— О Ники, это ужасно!— Улыбайся, Лу, улыбайся. Если они способны на такое, они способны на все. Я уверен, что кто-нибудь сейчас следит за нами… Улыбайся…Это было страшно. Ник говорил ей, что у него обманом выкрали тело, и при этом улыбался. И нельзя было понять, что страшнее: то, что случилось, или улыбка, не сходившая с его лица.— Что же делать, Ники?— Не знаю, Лу, пока не знаю. Но я должен узнать. Я должен взглянуть профессору Трампеллу в глаза и задать ему несколько вопросов. И пусть он опустит голову. И я буду смотреть на его розовый детский скальп, просвечивающий сквозь реденькие седые волосы. И не во мне, а в нем будет стоять страх. О Лу, ты не, представляешь, сколько раз я прокручивал в голове эту сцену. О, я не буду торопиться. Я буду терпеливо ждать, пока страх не заставит его дергаться. И он подымет голову.— Но, Ники, ты понимаешь…— Это ты должна понять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90