Но кондиционеров не было, и улыбающийся Люшес объяснил мне:— Одно из преимуществ искусственного тела — это гораздо больший диапазон температур, при которых мы можем функционировать. Сейчас в комнате, наверное, градусов тридцать. Мы бы с вами изнывали от жары, будь мы обычными людьми, а так все кажется нормальным.Через неделю уроки наши были закончены, и Люшес сказал, что начнет завтра знакомить меня с коллегами.— Но у меня же нет имени, — пробормотал я.— Здесь все пользуются своими старыми именами, и хотя вы никого не узнаете по внешности, можете не сомневаться, что встретите не одного знакомого.— Почти как в загробной жизни, — сказал я.Люшес пожал плечами.— Каждый выбирает сравнение по вкусу.Он ушел, а я удобно устроился в кресле и начал подводить итоги первой недели новой жизни. Итак, я действительно сознавал себя Николасом Карсоном, помнил все то, что составляет самосознание человека. Мало того, насколько я мог судить, и характер у меня остался прежний: резкие перемены настроения, склонность к копанию в себе, бесконечные сомнения. Что ж, нравился мне мой характер или нет — он был мой. Пройдут еще годы, и перед трансляцией будут задавать, наверное, вопрос: что бы вы хотели изменить в себе? Мы можем добавить вам храбрости и оптимизма, а можем подбавить вам поэтичной задумчивости, ваше дело лишь сделать заказ.Я боялся, что не сохраню эмоций, что они несовместимы с моей электронной душой и мозгами. Это были напрасные опасения. Я часто думал о Луизе, и каждый раз, когда я видел своим мысленным взглядом ее высокую стройную фигуру, сердце мое сжималось от любви и тоски по ней. То есть я понимал, что сердце у меня не сжималось, хотя бы потому, что его не было, но я хотел видеть ее.Я думал о сыне, и меня охватывала жалость и нежность к этому странному существу, взвалившему на свои плечи ответственность за выдуманного бога.Я думал о своем будущем, и тревога наполняла меня: все было зыбко, неопределенно. Что я буду здесь делать, как буду жить? Ну ладно, первая неделя ушла на знакомство со своим телом. Вторая уйдет на знакомство с лагерем, а дальше?Дальше в прежней жизни я всегда становился беспокоен, когда не мог работать. И не потому, что так любил свою работу. Просто без нее день становился необыкновенно длинным, и я не знал, куда девать себя.Ну что ж, сказал я себе, в целом, мистер Карсон, считайте, что пока эксперимент проходит удачно. Вопреки ожиданиям, меня не охватывает ужас зверя, попавшего в яму, я начинаю привыкать к своему телу. И уж подавно приятно думать о том, как ловко увернулся я от костлявой старухи с косой в руках. Точнее, не сам увернулся, а меня увернули, но суть дела от этого не менялась.Я уже знал, что не нуждаюсь во сне, что практически не ведаю усталости, но во мне еще жили инстинкты предыдущей белковой жизни, и я замедлил течение мысли. Почти задремал.
— Знакомьтесь, — сказал Вендел Люшес, представляя меня молодому человеку в легкой голубой рубашке, — профессор Антони Баушер, профессор Николас Карсон.— Тони! — крикнул я. — Это ты? Этого не может быть! Этого абсолютно не может быть! — Я почувствовал, что вот-вот не сдержу слез, но сразу же поправил себя, слез у меня теперь не было. Боже, встретить хорошего приятеля, который год как погиб! Вот уж действительно загробная жизнь!— Ник! — Тони обхватил меня за плечи и начал раскачивать из стороны в сторону.— Я ж вам обещал, что вы встретите много знакомых, — сказал Люшес и вышел из коттеджа.— Тони, ты ж погиб в автомобильной катастрофе почти год назад. Я был в тот момент в Цюрихе и никак не мог успеть на похороны.— Я прощаю тебя, Ник Карсон, — очень серьезно сказал Тони, — но в то время я был очень недоволен.— В то время? Когда?— На своих похоронах. Я ко всем приставал: а где Ник Карсон? Почему я не вижу Ника Карсона? Да, кстати, а ты от чего умер?Я вздрогнул. Чудовищность разговора, помноженная на легкомысленный тон Баушера, заставила меня поежиться.— Я? Я еще не умер, — пробормотал я.— А где ж твое старое доброе тело?— А… Я не сразу сообразил. Я сейчас умираю, а может быть, уже умер в клинике Трампелла.— Сердце?— Нет, рак легкого.— Тоже неплохо, — кивнул Тони. — Но ты как-то очень равнодушен к себе, даже не поинтересуешься, жив ли еще.Мы оба тихонько посмеялись.— Сообщат, наверное, — сказал я. — А ты?— Что я? Автомобильная катастрофа. Обе ноги были раздроблены, и в лучшем случае меня ожидал паралич. Ну тут явились ангелы фонда, и я без колебаний согласился.— Ты всегда был решительным человеком. Я тоже быстро согласился, но сколько же я мучил себя!— Не думай об этом.— Ты знаешь, — сказал я, — недавно в разговоре с Люшесом я сравнил здешнее существование с загробной жизнью. Ему сравнение не понравилось, но я все-таки нахожу в нем определенный смысл.— Не знаю, Ник, ничего тебе не могу сказать о настоящей загробной жизни. Я всегда был чудовищно ленив по части писем, разве что заставлял себя продиктовать несколько слов секретарше, но, видно, там у меня, — он поднял палец вверх, — нет секретарши. Так что, в отличие от мистера Люшеса, сказать тебе о загробной жизни ничего не могу.— Тони, а кто вообще этот Люшес?Тони посмотрел на меня, подумал и сказал:— Он один из чиновников фонда. Не самый важный, но чиновник.— Значит, в каком-то смысле лагерь напоминает обычную жизнь? Есть просто люди, и есть чиновники, которые ими управляют. Люди — манекены и чиновники — манекены.— О, Ник, я смотрю, ты настоящий радикал, — сказал Тони и приложил палец к губам. — Может быть, походим немножко, разомнем суставы?Мы вышли из коттеджа. Я зажмурился от яркого солнца.— Тони, — сказал я, — почему ты приложил палец к губам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90