Тут-то оно и началось.
Я не грезил, а действительно увидел призраки на потолке.
Плохо помню, как они выглядели: стилизованные фигуры, страшно улыбавшиеся мне, как в рисованных мультфильмах-ужастиках.
Я всегда был киноманом, и все видения той ночи соответствовали моему кинолюбительскому воображению, наложившемуся на религиозное воспитание.
Я старался, насколько мог, сохранять спокойствие и говорил себе, что это я сам заставляю себя видеть это, что именно мое воображение порождает псевдовидения. Но, похоже, я был не слишком убедителен: парад гротескных химер продолжался.
Я закрыл глаза, чтобы перекрыть видениям доступ через зрительный канал, но кошмар только усилился и стал атаковать меня другими способами.
Я почувствовал на своем лице прикосновения маленьких холодных и влажных ручек, вроде бы детских, только что вымытых.
Паника охватила меня.
Я открыл глаза, вскочил, зажег свет и криками разбудил бедного Тони, спавшего блаженным сном.
Сбиваясь, я кое-как объяснил ему, что со мной происходит, и что необходимо остановить поезд: я хочу выйти. Он пытался успокоить меня, но поскольку попытка не удалась, оделся и пошел звать кого-нибудь на помощь.
А я остался один. Сидел в трусах и майке на верхней полке, завернувшись в жесткое одеяло, омываемый призрачным светом флуоресцентных ламп, убаюкиваемый ритмичным покачиванием поезда и отупевший от постоянного монотонного стука колес.
Я опять прикрыл глаза, и жуткие прикосновения к лицу возобновились. Открыл — прикосновения прекратились, но в самой глубине моего черепа зазвучал проникновенный голос космического посланца, сообщавшего мне великое известие о том, что, якобы я избран помочь человечеству создать новое общество взаимного доверия. Я, как пройдоха-мессия, мысленно отвечал, что это тяжкий крест и что я не готов испить сию чашу.
К счастью, голос скоро умолк, но только чтобы уступить место новому приступу тоски.
Время шло, а Тони все не возвращался. У меня не было сил ни перевернуться на полке, ни выйти из купе.
И вдруг я понял. Я не думал об этом, но понял сразу, окончательно и бесповоротно.
Я сошел с ума, превратился в клинического сумасшедшего.
Я был уверен, что в тот момент в купе были еще люди, они заговаривали со мной, трогали меня, но я этого не чувствовал, потому что безумие блокировало мои органы чувств и отдалило ото всех.
Нет, не то.
Происходило что-то еще более страшное.
Я принялся стонать и плакать.
Я не сошел с ума, а умер. Вот что такое смерть: навсегда остаться в одиночестве там, где протянул ноги.
Я закричал от ужаса и отчаянья.
Наконец появился Тони, развеяв хотя бы один кошмар.
Он сказал, что не нашел дежурного по поезду, и что во всем вагоне никого больше нет. Он хотел пройтись по всему поезду, поискать кого-нибудь. И когда я стал умолять, чтобы он не покидал меня, он, мой друг, единственная ниточка, связывавшая меня с реальностью, державший мое лицо в своих руках, склонившийся надо мной с глазами, покрасневшими от внезапного насильственного пробуждения, — он меня предал.
Я увидел, как его глаза превращаются в желтые неподвижные глаза рептилии, огромной змеи.
Я зажмурился, зарыдал и сказал ему об увиденном.
Он выскочил из купе за помощью.
Не помню, посещали ли меня новые зрительные, тактильные или звуковые галлюцинации во время его повторного отсутствия.
Тони вернулся с дежурным, на которого я попытался напасть. Потом я пригрозил подать в суд на Управление железных дорог и разбогатеть за счет компенсации, которую им придется мне выплатить.
Поезд прибыл в Наварру, на станцию Тудела. Меня заставили одеться, и мы сошли на перрон. На пустынной промерзшей станции был телефон-автомат, откуда Тони мог дозвониться до местной больницы.
Нас оставили одних, а поезд уехал.
Кажется, я помню, что пока Тони просил, чтобы прислали «скорую помощь», я сбежал на ближайшую заправочную станцию и стал приставать к ее служащим. Они оказались хорошими людьми, вовсе не «самыми грубыми грубиянами в Туделе», и не побили меня.
И я помню совершенно отчетливо, что прежде, чем сесть в санитарную машину, я взглянул на трещины на асфальте и увидел, что они превращаются в маленьких, клубящихся на тротуаре змеек.
На больничной койке мне ввели внутривенно транквилизаторы и сыворотку. Я так и не сумел заснуть, вплоть до следующей ночи, но приступ прошел.
После той незабываемой ночи я долгое время чувствовал себя еще более неуравновешенным и неуправляемым, чем обычно, но приступ психоза не повторялся.
И не повторился больше никогда.
Но я навсегда останусь под сильнейшим впечатлением того мгновения, когда нога моя ступила на тонкую пограничную черту, отделяющую свет от тьмы, черту, за которой начинается страна безумия и ужаса.
Пещерное похмелье
Примитивный и в какой-то мере расслабляющий вид похмелья.
Разновидность самоуничижения, добровольного низведения себя до скотского, первобытного состояния.
Похмельный троглодит день-деньской бесцельно слоняется по дому, подобно пещерному человеку. Он не умывается, не бреется, не чистит зубы, ходит в халате, пижаме или одних трусах, — и чем грязнее, тем лучше, — ворчит, если приходится с кем-то общаться, и избегает всех благ цивилизации.
Похмельный троглодит склонен к сексуальному самоудовлетворению и предпочитает расслабление до полного отключения мозгов (см. безголовое похмелье).
Примером истинного похмельного троглодита может служить мой приятель — художник сеньор Черный, автор больших полотен, выполненных в минималистском стиле.
Как я недавно понял, все мои приятели-художники весьма решительно прикладываются к бутылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49