Приподняв свою кепчонку, носильщик в последний раз говорит «спасибо», и такси трогается, а водитель желает получить ответ на свое: Куда? — и этот вопрос, такой простой, такой естественный, такой уместный и соответствующий обстоятельствам, застигает пассажира врасплох, будто он полагал, что купленный в Рио-де-Жанейро билет на пароход послужит ответом на все дальнейшие вопросы, даже на те, которые когда-то сам задавал да ничего, кроме молчания, не услышал, а теперь вот, не успел сойти с трапа, убедился — нет, не послужит, оттого, наверно, что звучит один из двух роковых вопросов: Куда? — а выступающий в паре с ним: Зачем? — будет, пожалуй, еще посложней. Шофер, поглядев на него в зеркало, решил, что пассажир не расслышал, и уже открыл было рот, чтобы повторить: Куда? — но ответ, хоть раздумчивый и неуверенный, все же предварил вопрос: В гостиницу. В какую? Не знаю, но, произнося это «не знаю», пассажир на самом деле отлично знает, какая ему нужна гостиница, знает так твердо, словно в течение всего плавания перебирал варианты, пока наконец не остановился на самом подходящем: Чтобы недалеко от реки. Недалеко от реки только отель «Браганса», это в начале Розмариновой улицы, знаете? Отеля я такого не помню, а улицу — да, знаю, я живал в Лиссабоне, я — португалец. Вот как, а я по выговору решил — бразилец. Неужели так чувствуется акцент? Ну, как вам сказать, малость есть. Шестнадцать лет не был в Португалии. Шестнадцать лет — срок изрядный, у нас тут большие перемены, и, словно оборвав себя на полуслове, резко замолкает таксист.А пассажир больших перемен пока не замечает. Проспект, по которому они едут, похож на тот, что ему запомнился, разве что деревья, наверно, стали выше, да и неудивительно — целых шестнадцать лет отпущено им было для роста, однако в памяти смутно осталась пышная зелень их крон, а в нынешней своей зимней наготе они кажутся меньше, вот и выходит — так на так. Дождь совсем почти унялся, лишь изредка проползут, скатятся отдельные капли, но ни лоскутка лазури не приоткрылось в поднебесье, тучи по-прежнему прочно сцеплены друг с другом, нависая бескрайним и сплошным свинцовым сводом. И давно у вас такая погодка? — спрашивает пассажир. Ох, не говорите, сущий потоп, два месяца льет не переставая, отвечает водитель и выключает «дворники». Машин мало, время от времени громыхают трамваи, редкие прохожие, недоверчиво поглядывая на небо, закрывают зонты, вдоль тротуаров — лужи, натекшие из переполненных до краев сточных канав, и подряд идут открытые кафе, ресторанчики, харчевни с окруженными сгущающейся тьмой тусклыми огнями вывесок — мрачный и грязный стакан вина на цинковой стойке. Город прячется за фасадами домов, и такси движется мимо них неторопливо, словно отыскивая щелку-лазейку, брешь в крепостной стене, дверку, приотворенную изменником, вход в лабиринт. Пригородный поезд из Каскаиса проползает лениво, но все же обгоняет такси, обгоняет и тут же остается позади, въезжая под своды вокзала, а машина огибает площадь, и шофер говорит: Вон — «Браганса», почти на углу. Он тормозит возле кафе: Лучше бы сначала справиться, есть ли свободные номера, у самого отеля мне нельзя приткнуться — трамваи. Пассажир вылез, мельком взглянул на светящиеся буквы «Royal» — вот вам пример того, как в республиканские времена используется в коммерческих целях ностальгия по монархии, или вывеска кафе осталась со времен последнего португальского короля, притворясь, что написана по-английски или по-французски: забавно, право, глядишь и не знаешь, как она читается — «ройал» или же «руай-аль»? — и у него есть время подумать над этим, потому что дождь перестал, а улица круто идет вверх, и потом он представил себе, как, получив номер или отказ, вернется к такси, а такси и след простыл вместе с чемоданами, а там и одежда, и предметы первейшей необходимости, и бумаги, и он спросил себя, как будет жить, если лишится этого да и всякого иного добра. Уже почти одолев ступеньки, ведущие к дверям отеля, он по этим мыслям понял, что очень устал: да, именно так это и называется — номерная усталость, душевная истома, отчаяние — если, конечно, мы достаточно хорошо представляем себе, что это такое, чтобы произнести это слово и понять его значение.Шмелиное электрическое гудение издает, будучи толкнута, входная дверь: в прежние времена, должно быть, звякал над ней колокольчик — трень-брень, дирлинь-дирлинь — но торжество прогресса неостановимо. Вверх уходила лестница, и на площадке, над перилами, держала в поднятой руке стеклянный шар металлическая литая фигура, изображавшая пажа — пажа в придворном костюме — хотя мы вовсе не уверены, что подобное уточнение пойдет на пользу дела, а боком, то есть плеоназмом, не выйдет, ибо никто и никогда еще не видел, чтобы паж носил какой-либо еще костюм, кроме придворного, на то он и паж, и ей-богу, куда лучше бы нам было сказать: Изображала пажа в костюме пажа, и прибавить: Какие носили в Италии в эпоху Возрождения. Приезжий вскарабкался по ступенькам — конца им, казалось, не будет, невероятно, какую крутизну надо одолеть, чтобы всего лишь подняться на первый этаж, просто восхождение на Эверест — мечта альпинистов, в ту пору еще несбыточная — и, достигнув вершины, вознагражден был всего лишь появлением на ней некоего усатого господина с подбадривающим усталого коня «Но-о!» на устах, и пусть не было вымолвлено оно, это «но», но именно так следовало бы облечь в звуки взгляд и позу этого облокотившегося на стойку человека, который, желая, очевидно, знать, каким ветром занесло к нему постояльца, произнес: Добрый вечер, сеньор, а когда в ответ раздалось лишь одышливо-отрывистое:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157