Он без конца твердил «нет» сквозь глухие, сдавленные рыдания. Его голова дёргалась у меня в руках. Опасаясь, как бы в палату не вошла сестра, я вынул из-под него одну из подушек.
- Последнее слово малыша Кэвина было: «папа». Это было последнее слово твоего ребёнка, Ал. «Извини, приятель. Папа далеко», - вот, что я ему ответил. «Папа далеко», - я посмотрел ему прямо в глаза - сплошные зрачки, чёрная пустота страха и полного поражения.
Я опустил его голову вниз и накрыл её сверху подушкой, чтобы заглушить мерзкие стоны. Я крепко надавил на неё и прижал к ней голову: тяжело дыша, я напевал старенькую песенку «Бони Эм», переиначивая слова: «Папа, папа Класс, папа, папа Класс… какой ты пидорас, пока, папа Класс…»
Я весело пел, пока ослабевший Вентерс не перестал сопротивляться.
Прижимая подушку к его лицу, я вытащил из его шкафчика номер «Пентхауса». Ублюдок был настолько слаб, что не мог бы даже перевернуть страницу, не то что подрочить. Но его гомофобия была настолько сильна, что он, вероятно, держал этот журнал на видном месте, для того чтобы внушить окружающим нелепое представление о своей сексуальности. Даже сгнивая заживо, он прежде всего заботился о том, чтобы никто не подумал, будто он «голубой». Я положил журнал на подушку и неторопливо пролистал его, а потом потрогал пульс Вентерса. Глухо. Чувак отбросил копыта. Но что гораздо важнее - он умер в ужасных душевных муках.
Убрав подушку с трупа, я приподнял его мерзкую хлипкую голову, а потом выпустил её из рук. Я рассматривал её несколько минут. Глаза были открыты, рот тоже. Вид дурацкий - мрачная карикатура на человека. Наверно, все трупы такие. Но заметьте, Вентерс был таким всегда.
Моё жгучее презрение вскоре сменилось приступом тоски. Я не мог понять, откуда она взялась. Я отвернулся от тела. Посидев ещё пару минут, я вышел сказать сестре, что Вентерс сыграл в ящик.
На похороны Вентерса в сифилдском крематории я пришёл вместе с Фрэнсис. Она была очень взволнована, и я чувствовал себя обязанным поддержать её. Это событие могло бы побить рекорд по малочисленности присутствующих. Пришли только его мать да сестра, а также Том и несколько человек из «ВИЧ - положительно».
Священник не сумел сказать о Вентерсе ничего хорошего и, надо отдать ему должное, не стал лгать. Это было очень короткое и прелестное представление. «Алан совершил много ошибок в своей жизни», - сказал он. Никто ему не возражал. «Алан будет, как и все мы, судим Господом, который дарует ему спасение». Интересное мнение, но мне почему-то кажется, что если этот ублюдок пропишется в раю, то небесному дедуле будет с ним слишком много мороки. Если же его всё-таки туда пустят, что ж, я попытаю счастья и на том свете, премного благодарен.
На улице я остановился посмотреть на венки. У Вентерса был только один: «Алану - мама и Сильвия, с любовью». Насколько мне известно, они ни разу не проведали его в приюте. Очень мудро с их стороны. Некоторых людей легче любить, когда их нет с вами рядом. Я потряс руки Тому и остальным, а потом повёл Фрэн и Кэва есть дорогое мороженое в «Лукасе» в Масселбурге.
Разумеется, я обманул Вентерса насчёт того, что я сделал с Кэвином. В отличие от него, я не зверь. Но я вовсе не горжусь тем, что я действительно сделал. Я подвергал большому риску здоровье ребёнка. Я работал в операционной и знаю по опыту, какую важную роль играет анестезиолог. Я имею в виду парней, которые поддерживают в вас жизнь, а не садюг типа Хауисона. После того, как вам уколят обезболивающее и вы теряете сознание, вас подключают к системе жизнеобеспечения. Все показатели жизнедеятельности вашего организма тщательно контролируются. Они о вас заботятся.
Хлороформ - гораздо более грубое средство, к тому же весьма опасное. Я до сих пор содрогаюсь при одной мысли о том, какой опасности я подвергал малыша. К счастью, Кэвин проснулся. Правда, с головной болью и кошмарными воспоминаниями, оставшимися после «путешествия» на кухню.
Муляжи ран я приобрёл в магазине розыгрышей и подмалевал их гамброльскими эмалевыми красками. С помощью косметики Фрэн и талька я создал чудесную посмертную маску Кэва. Но моей самой большой удачей были три пластиковых пинтовых мешочка с кровью, которые я взял из холодильника в больничной лаборатории. Меня охватила паранойя, когда в коридоре я поравнялся с этим мудаком Хауисоном, и он злобно посмотрел на меня. Впрочем, он всегда на меня так смотрел. Наверное, потому, что я однажды назвал его «доктором», а не «мистером». Он забавный чудак. Как и большинство хирургов. Поневоле станешь таким на этой работе. Как и на работе Тома.
Отключить Кэвина оказалось довольно просто. Труднее всего было смонтировать всю мизансцену, а потом разобрать её в течение получаса. Скольких трудов мне стоило отмыть его, прежде чем уложить обратно в постель! Я обливал его водой и натирал скипидаром. Остаток ночи ушёл на уборку кухни перед приходом Фрэнсис. Но мои усилия были оправданы. Снимки получились правдоподобными. Достаточно правдоподобными, чтобы обдурить Вентерса.
После того, как я помог Алу отправиться на великий сейшн на небесах, моя жизнь стала просто замечательной. Наши с Фрэнсис дорожки разошлись. Мы никогда не подходили друг другу. Для неё я был просто нянькой и денежным мешком. Для меня же, после смерти Вентерса, эти отношения стали явно излишними. Я больше скучал по Кэву. Мне даже захотелось завести ребёнка. Теперь, когда это было невозможно. Однажды Фрэнсис сказала мне, что я возродил её веру в мужчин, разрушенную Вентерсом. Как это ни странно, я, по-моему, нашёл своё место в жизни - расчищать эмоциальный мусор, оставленный этим хреном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101