— Менингит. Он выздоровеет, Дейв, врач сказал, правда, мама?Фигова Вша, называет мою старуху мамой, точно породнилась с ней.— Нда, мы уж передергались, но он выздоровеет.— Чуть с ума не сошли, — говорит Вша.Приступаю к этой долбаной корове: — Куда его повезли?— В восьмую градскую…— Если с ним что-нибудь случится, ты будешь виновата! — режу я, хватаю со столика ее сумочку и перерываю потроха. — Вот у тебя что! Твое хреново курево в его несчастных легких каждый день по полной! — Сминаю пачку сигарет. — Еще увижу, что ты куришь рядом с моим сыном, ты у меня так же скукожишься! Вали отседова! Нечего тебе тут ловить! И не прикапывайся больше ко мне, поняла?Я уже, ешь-то, в дверях, мамаша вопит, чтоб я вернулся, однако хренушки. Мчусь в больницу, вся душа переворачивается. Траханая Вша уложила его на койку как раз тогда, когда у меня образовались неотложные дела. Я приезжаю, пацан спит. Похож на ангелочка. Мне говорят, он выздоровеет. Мне надо ехать. У меня встреча.Когда я прибываю, ешь-то, на место, я уже на приличном взводе. Я за ними следил, видел, как они входят и выходят, но теперь мне надо впервые войти туда самому. Меня от этого подташнивает. По дороге ко мне уже прикопался какой-то пидор, возвел очи горе и вякнул нечто о свидании в сортире. Я подробно объяснил, куда ему идти. У меня особый интерес, сидит в баре. Его просто вычислить: он тут самый старый. Присаживаюсь рядом с ним.— Двойной бренди, — заказывает он бармену.— У вас, должен заметить, весьма необычный выговор, — подкидываю я ему.Он оборачивается и глядит на меня взглядом типичного пидора: губы раскатанные, гнутые, глаза мертвые, бабские. Меня попросту передергивает, когда он так вот оглядывает меня с головы до ног, словно я, ешь-то, кусок говядины.— Давай обо мне не будем. Давай о тебе. Выпьешь?— Да, само собой. Виски, пожалуйста.— Наверно, я должен поинтересоваться, часто ли ты сюда захаживаешь и тому подобными условностями, — улыбается он. Чертов старый помоечный крендель.— Я первый раз, — говорю. — По правде-то, мне давно сюда хотелось… то есть извиняюсь, конечно, что я с вами так напрямик, но я подумал, что раз вы, ну, что ли, в летах, вы меня лучше поймете. У меня жена и ребенок, и я не желал бы, чтоб они узнали, что я сюда пришел… что я хожу в такие места… Я хочу сказать…Он взмахивает иссохшей, наманикюренной рукой, чтобы я умолк: — По-моему, с нами произошло то, что наши друзья экономисты называют случайным совпадением интересов.— По-вашему, что?— По-моему, нам обоим надо слегка размяться, но тайно, блюдя благоразумие.Ага… благоразумие. Этого я и ждал. Слегка размяться, да. Этого я и хотел бы.— Давай уйдем из этого притона, — предлагает он. — У меня тут голова начинает раскалываться.Я б объяснил ему, что надо прекратить педриться на старости лет, и с головой будет все в порядке, но придержал язык, и мы ушли. Саманта ждет в мастерских, я дал ей ключи. На миг я подумал, что этой швали, этим занюханным панталонам не место на ист-эндском гаражном дворе, но окунуть уже загодя прокаженного пижона в дерьмо — отличное развлечение. Ладно, сейчас увидим, как он запоет.Мы сели в мою тачку, и, пока молча ехали, я разглядывал в зеркальце его морщинистое, черепашье лицо; он напомнил мне подлую Нервную Черепаху из комиксов; я размышлял о том, как Саманта мною крутит, и я дергаюсь, как безвольный, ешь-то, пентюх, но плевать, потому что, если любишь, как я ее люблю, все сделаешь, всякую мутоту сделаешь, и это будет правильно, ешь-то, и пусть потом разбираются в раю, пусть там отцеживают злые и больные сердца… Мехмастерские Я настроил стерео на «Эй-би-си», и только что поехала «Моя душа», песня, которая ввергает меня в тоску, когда я примеряю ее к обстоятельствам личной жизни. Я чуть не зарыдал, как девица, как раздолбанное школьное пианино, потому что педик спросил:— Все как надо?Мы припарковались к дверям. Я заглушил мотор.— Да… то есть… ты ведь уже крутишься в этом деле, друг. Мне попросту неловко как-то. Ну, потому, что мы с тобой собираемся заняться этим самым, но это ж не значит, что мы разлюбили своих близких, верно же…Гнилая груша похлопывает меня по плечу.— Не волнуйся. Ты слишком нервничаешь. Ну же, — говорит он, выходя из машины, — мы зашли уже слишком далеко, чтобы останавливаться.Он прав, это точно. Выхожу и направляюсь к двери. Высвобождаю замок, распахиваю. И прикрываю дверь снова, когда зигзагами провожаю его к гаражу. Саманта включает свет, я обхватываю морщинистую шею Нервной Черепахи сгибом локтя и хреначу этому чудищу кулаком по зубам. Поцелуй из Глазго, как старик это называет. Притискиваю его к полу и бью изо всех сил по яйцам. Саманта тут как тут, она словно вытанцовывает ритуальные па, и ее плавники колотятся, как в игровом автомате, и она похожа на ребенка, и она говорит:— Ты поймал его, Дейв. Ты поймал этого ублюдка. Он наш! — Она бьет задыхающуюся падаль носком туфли в живот. — Стерджесс! Ты обвиняешься в медицинских преступлениях! И ты еще, бля, попробуй не признать себя виновным! — кричит она, нависая над ним.— Кто вы такие… Я вам заплачу… Я дам вам, сколько вы хотите, — стонет поруганный монстр.Она смотрит на него как на сумасшедшего.— ДЕЕЕЕЕНЬГИ, — орет она, — НЕ НУЖНЫ МНЕ ТВОИ ЕБАНЫЕ ДЕНЬГИ… на что б я дела твои ебаные деньги! Я тебя хочу! Ты для меня важнее, чем все денежки в мире! И хоть бы кто тебе, паскуда, такое признание в жизни сделал!Я вешаю на цепь замок, потом обхожу вокруг и припираю дверь офиса. Саманта все еще измывается над пидером, который просит пощады, словно большая девочка. Она мне кивает, и я хватаю пидора за шкирку и распяливаю его на слесарном столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24