— Ну и как у тебя дела, приятель; Кертис, да? Тебя ведь Кертис зовут?
Парень оборачивается и нервно смотрит на меня. Он подходит к раковине рядом со мной, весь чуть ли не в благоговейном страхе.
— Ага… — отвечает он. — Не п-п-плохо. — Глаза у него слезятся, и он моргает, а изо рта у него разит, как будто он сам себе отсосал свой немытый член — что в его случае вполне возможно, даже если спина не особенно гибкая, — и заглотил свою сперму, прогорклую из-за дешевой выпивки и некачественной наркоты. У меня сразу же возникают ассоциации с передвижным биотуалетом, какие бывают на рейв-вечеринках и на концертах, — который давно пора вычистить. Но я думаю о достоянии этого кренделя. За такое прощается многое, если не все.
— Ты ведь дружишь с Уродом, так? — говорю я и продолжаю, не дожидаясь ответа: — Урод — мой хороший приятель. Друг детства.
Этот пацан, Кертис, смотрит на меня, пытаясь решить, смеюсь я над ним или нет. Хотя если бы я и вправду над ним смеялся, вряд ли бы он в это въехал. Потом он говорит:
— Мне н-н-нравится Урод, — и с горечью добавляет: — Он единственный, кто не п-п-пытается насмехаться…
— Отличный парень… — киваю я, и из-за его заикания вспоминаю старую антивоенную песенку: «Средний возраст солдат во Вьетнаме был девятна-на-на-надцать».
— Он знает, что это такое, когда человек иногда смущается, — тихо так говорит этот мелкий придурок.
Приятель Урода. Боже, я представляю себе разговор этих двоих. «Иногда я чиста смущаюсь». — «Ага, та же хуйня». — «Ладно, забей, съешь лучше парочку таблов». — «Ага, ну давай».
Я сочувственно киваю ему, пока мою руки, и, Господи Боже, этот вонючий сортир уже давно нужно почистить. Мы нашим уборщикам за что платим? Чтобы они убирались. Нет, жизнь была бы слишком прямолинейна, слишком не по-шотландски скроена, если бы люди делали то, для чего они, собственно, и предназначены. Вот этот скромный и робкий мальчик, для чего предназначен он?
— Если человек скромный, в этом нет ничего плохого. Все мы когда-то такими были, — вру я, не краснея. Сую руки под сушилку. — Давай-ка я тебя чем-нибудь угощу, — улыбаюсь я, стряхивая капли воды.
Пацан, похоже, сражен моим предложением.
— Я не хочу здесь оставаться, — говорит он, со злостью показывая за дверь. — Только не с ними, они все время см-см-смеются!
— Знаешь что, парень. Я как раз собирался выпить пивка у Кэйли. Мне нужно сделать перерыв. Давай со мной.
— Хорошо, — говорит он. Мы выскальзываем через боковую дверь и выходим на улицу. На улице холодно, да еще какая-то хрень с неба падает типа мокрого снега. Вот такая у нас, бля, весна! Этот пацан, он прямо скелет ходячий, кожа да кости, хотя в его случае, наверное, стоит сказать — член и ребра, как будто все питательные вещества, поступающие в его тело, сразу уходят в член. Если бы он был девчонкой, он бы, возможно, дошел до такой степени обезвоживания, что пришлось бы везти его в реанимацию. Здоровенное адамово яблоко выпирает, землистая кожа вся в пятнах… нет, он точно не кинозвезда. Но в мире порно, если на него будет спрос… а спрос обязательно будет, с таким-то хозяйством…
Мы приходим в теплый и гостеприимный Кэйли, с его огромным камином с открытым огнем, я беру по паре пива и бренди, и мы садимся за столик в тихом уголке.
— И за что эти твои приятели так на тебя наезжают?
— Это все потому, что я не-не-немного застенчивый… и еще из-за заикания…
Я на пару секунд задумываюсь, изображая заинтересованность — на самом деле это очень непросто, скрывать свое полное безразличие, — и задаю вопрос:
— Это ты из-за своего заикания такой застенчивый или ты заикаешься потому, что всего стесняешься?
Кертис пожимает плечами.
— Я ходил к врачу, чтобы выяснить, и мне сказали, что это п-п-просто не-не-нервное…
— А с чего это ты такой нервный? Ты вроде ничем не отличаешься от своих приятелей. У тебя же не две головы, и ничего такого. Вы все одеваетесь одинаково, принимаете одни и те же наркотики…
Пацан наклоняет голову, и кажется, что под этой бейсболкой вааще ниче не происходит. Потом он говорит страдальческим шепотом:
— Н-н-но… когда ты еще ни-ни-никогда не делал… ну, этого самого, а они все уже да-да-давно…
Средняя длина члена шотландского онаниста — девятна-на-на-надцать дюймов…
Тут мне сказать нечего. Я просто киваю, изо всех сил изображая сочувствие. С нарастающим напряжением я понимаю, что эти мелкие мудаки в большинстве своем еще недостаточно взрослые для того, чтобы ебаться законно, не говоря уж о выпивке. Благодарение Богу за сертификат мира от Главного Констебля Леннокса.
— Филипп ду-ду-думает, что он самый крутой, потому что вертится вокруг Бе-бе-бегби. Он бы-бы-был моим лучшим другом ваще. Я, может, и скромный с девушками, но я не пи-пи-пидор. Дэнни… Урод, он понимает, что можно ваще оробеть перед де-де-де-девушкой, которая тебе нравится.
— Так ты никогда не ходил на свидания с кем-нибудь из девчонок, которые с вами тусуются?
Лицо этого мелкого пиздюка становится свекольно-красным.
— Нет… нет… ох, нет…
— Хотя для них это, может, к лучшему. Ты бы их напополам разорвал своей палкой. — Я указываю взглядом вниз. — Не мог не заметить, приятель. Готов поспорить, тебя мать сама грудью кормила. В тебе есть итальянская кровь? — говорю я.
— Не… я шотландец, да. — Он смотрит на меня так, как будто я злостный маньяк-педофил.
В войне полов этот мудак — законченный пацифист. Для цыпочек это и к лучшему, потому что с таким оружием он бы их всех просто поубивал.
— У тебя наверняка были возможности, — говорю я.
Паренек уже просто в смятении, глаза у него слезятся, когда он, заикаясь, невнятно рассказывает о своих былых унижениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175