Но напомню, что описываемые события происходят как раз накануне спровоцированных мной, дураком, реформ, и мы, воспитанные справедливой, но суровой социалистической действительностью в духе жесткой борьбы за каждый децилитр алкоголя, восприняли эту весть спокойно. Коньяк, даже безумно дорогой, в условиях разразившейся антиалкогольной кампании – это просто подарок судьбы. В конце концов расплатиться можно и завтра, оставив в залог на крайний случай часы или писательский билет. И чтобы закрыть тему, выскажу соображение, давно не дающее мне покоя. Перестройка лишила нас главного – жизненной цели. Создавая массу препон и преград перед пьющим человеком, социализм имитировал, пусть неумело, цель, а значит, – и смысл жизни. Капитализм с его ломящимися от горячительных напитков витринами оставил нас один на один с леденящей онтологической бессмысленностью бытия. И нет ему за это прощения!
– Будем пить, что есть, – бодро сказал я Надюхе.
– Деньги, пожалуйста, вперед! – попросила она, продолжая рассматривать кусочек неба в окне.
– Надежда, ты же меня знаешь! – неуклюже возмутился я.
– Знаю, поэтому деньги, пожалуйста, вперед…
– Вперед так вперед! Будем скидываться. – И я полез в боковой карман с таким видом, будто у меня там филиал госбанка.
Это была известная ресторанная уловка: ты задерживаешь руку в кармане, а ничего не подозревающий новичок вынимает деньги, после чего можно сообщить, что забыл бумажник в пальто, давая ему возможность потратиться. Опытные в секретах застольного мастерства, Стас и Арнольд сделали то же самое. Так мы некоторое время и сидели, точно три мафиози: каждый сунулся в карман за стволом, но начать пальбу первым никто не решается…
– Будем платить-то? – нетерпеливо спросила Надюха. Мы вопросительно посмотрели на Витька.
– А у меня шуршиков уже неделю нет! – простодушно ответил он, совсем не смутившись тем, что наше знакомство начинается с прямого вымогательства.
– Меня же со стройки уволили…
– Ну мужик пошел! – возмутилась Надюха. – В ресторан без денег идет, к бабе без…
Произнося все это, она почему-то глядела именно на Витька, хотя и мы тоже были «без».
– Без гладиолуса! – подсказал Витек, ухмыляясь. Надюха посмотрела на него долгим взглядом женщины, забывшей, когда ей в последний раз дарили цветы.
– Может, часами возьмешь? – поколебавшись, предложил я, глянув на свои «командирские». – Завтра принесу деньги…
– Бери, очень хорошие «котлы»! – поддержал меня Витек, уже начавший понемногу осваиваться.
Скажу сразу: отдать эти часы в залог мне было так же непросто, как папуасу оставить в колониальной лавке свой амулет – мумифицированную и ставшую священной погремушкой мошонку любимого дедушки. (Пошловато, но все равно надо запомнить!)
– Ну, конечно… Сейчас! Куда их девать-то, часы ваши? Скоро магазин «Тик-так» тут откроем! – ответила она с той чисто бабьей сварливостью, после которой обычно следует согласие.
– А что это вы, собственно, грубите! – влез нечуткий Жгутович и все испакостил.
– Я грублю?! – возмутилась она.
– Ты, Надь, пока иди, – примирительно сказал я. – Мы посельсоветуемся…
Окатив нас взглядом, исполненным женского презрения, она отошла от столика, и Витек проводил ее жадным глазом. Некоторое время мы сидели молча, стараясь не смотреть друг на друга, а потом Арнольд, крякнув, полез в рюкзак и выставил на стол литровую бутылку из-под венгерского вермута, наполненную жидкостью, по цвету напоминающей отработанное моторное масло.
– Это та самая «мараловка»? – уточнил я.
– «Амораловка», – поправил Арнольд, разливая по рюмкам – себе чуть-чуть, нам со Стасом побольше, а Витьку – граммов сто. – Тебе до краев. Ты молодой, у тебя еще вся печень впереди!
– Это не опасно? – покосился на рюмку Стас.
– Пока еще никто не умер.
Мы чокнулись и выпили. У настойки был вкус технического спирта, в который уронили кусочек селедки иваси с луком. Витек, опрокинув рюмку, замер, прислушиваясь к тому, как алкоголь теплой мышкой бежит вниз по пищеводу. В тот момент, когда мышка достигла желудка, он согласно кивнул.
– Лекарство? – морщась, спросил Стас.
– Настойка из маральих рогов – лучшее средство от рогов внутрисемейных, – разъяснил Арнольд. – Даже самый плевый мужик, как выпьет, места себе не находит, пока кого-нибудь не прищемит. У нас ее поэтому «амораловкой» и прозвали. Вы сегодня больше – ни-ни, а то резьбу сорвете.
– Предупреждать надо! – обиделся Стас.
– Не серчай. Чуть-чуть полезно. У вас ведь с Вить-ком – разговор, а какой разговор без рюмахи?
– Да, разговор, – вздохнул я. – Значит, говоришь, выгнали тебя с работы?
– Ага.
– Да ладно, не чинись, расскажи, как ты на собрании бригадиром по трибуне колотил! – подсказал Арнольд.
– Бригадиром? – переспросил я.
– Бригадиром, – виновато кивнул Витек.
– М-мотивы? – не очень твердо потребовал Стас.
– Сука он!
– У-уважительные мотивы! – кивнул явно поплывший Жгутович.
Да я и сам почувствовал, как внутри зарождается и начинает пульсировать горячее беспокойство вполне определенной направленности. А бредовая идея сделать из Витька мировую знаменитость вдруг показалась мне не такой уж глупой, но даже волнующе заманчивой, как первое прикосновение к незнакомой девичьей коже. Я глянул на Стаса: его бледные впалые щеки зарумянились, залысины запотели, а в глазах появилась похотливая целеустремленность. У Витька на лбу тоже выступила испарина, и он своими толстыми пальцами пытался слепить из хлебного мякиша нечто женское. Арнольд же наблюдал за действием «амораловки» с тихой улыбкой юнната.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16