Я быстро обошел поляну по кругу – выхода не было.
Вернувшись к костру, я присел на траву и задумался. Сам я, прихватив Леди, оружие и сумку, скорее всего смог бы перебраться через этих неведомых облов. Но мне очень не хотелось оставлять Ворона. Не мог я с ним расстаться. “Есаул, есаул, я не брошу коня”, – пробормотал я про себя. Только вряд ли Ворон сумеет взять такое препятствие. И самое главное, с какой стати племя, ушедшее давным-давно в горы, вдруг почтило мою скромную особу таким навязчивым вниманием?
В этот момент над горизонтом показался край солнца, осветив верхушки деревьев и мазнув золотом по лысым макушкам облов. Тотчас зазвучал голос. Говорил обл с нашлепкой серого мха на плече, хотя как я это понял – не знаю.
– Твоя слюна, Золотая Шкурка, для нас безвредна. У нас нет гниющей плоти.
Леди разъяренно зашипела.
– Зла мы вам причинять не собираемся. Но…
Он замолчал и через мгновение продолжил громче, торжественным тоном:

Совпали время, место и судьба,
И смертный, что чужим владеет телом,
Пророчество услышать должен наше,
И наконец понять, кто он такой,
И здесь зачем,
И что он должен сделать…

– Ты готов выслушать и оплатить пророчество? – обратился обл ко мне.
– Куда ж мне деваться. Готов. Давай свое пророчество, только вот платить мне нечем.
Обл не ответил, а по поляне вдруг пронесся вздох ветра, и она наполнилась птичьим щебетанием. Затем птичий хор стал стихать, как бы отдаляясь, и сквозь него проступило звучание одной ноты, которую тянули все облы, кроме говорившего. Этот звук все усиливался и усиливался, пока птичий гомон совершенно не утонул в нем, и я вдруг почувствовал внутри необычайную пустоту и сосредоточенность. Все вокруг приобрело размытые очертания и уже не отвлекало от того главного, что мне предстояло услышать. Когда я понял, что наступил момент полной сосредоточенности, я услышал:

Сверкая серебром и златом,
Воняя гноем и дерьмом,
Он от рассвета до заката
Катился сам в себе самом…

Слова падали как тяжелые маслянистые капли и с шипением растекались по моему сознанию. Каждое слово, казалось, оставляло невидимую трещину в прочной ткани моего бытия, и в эту трещину врывался студеный ветер чуждого разума. И мне открывался этот Мир. Мир добрый и злой, прекрасный и чудовищный, волшебный и земной. Мои видения были полны пожаров и лязга стали, ласковых песен и чудесных стихов, воплей погибающих и стонов любви…

Качаясь на волнах порока,
Для самого себя злодей,
Он убивал своих пророков
И пожирал своих детей…

Я знал, что не запомню дословно услышанное, и это не казалось важным. Но с каждым произнесенным словом в меня вливалось понимание. Понимание того, зачем меня принесло в этот Мир и чего этот Мир ждет от меня. Чего этот Мир не может получить ни от кого, кроме меня. Понимание того, что получит этот Мир – прощение и гибель, или перерождение. Получит от меня! И мне становилось тоскливо и муторно от этого понимания, и это понимание обволакивало меня, все полнее растворяя в серой каше небытия, отдаляя от действительности. Наконец, когда сорванный почти до шепота голос произнес:

И катится давно без цели
Оторванное колесо,
Но жить ему лишь две недели!
И все!

Я потерял сознание.
Очнулся я от того, что на мое лицо тонкой струйкой полилась вода. Я открыл один глаз и увидел висящий надо мной в воздухе плохо вымытый котелок (не враг отдал, сам подмывал, удовлетворенно подумал я), из которого выливались мне на лоб последние капли воды. Я глубоко вздохнул, и тут же котелок сорвался и въехал мне по лбу, окончательно приведя меня в сознание.
– Ну вот, не удержала, – жалобно проговорила Леди. – Никогда мне не хватает сил удерживать металл.
Я сел, опираясь на руки.
– Я тебя не очень ушибла? – тут же заволновалась Леди. – Мне очень тяжело держать на весу железные вещи, а ты все лежал, лежал и вроде даже не дышал. Что с тобой было?
Я огляделся. Солнце поднималось над горизонтом. Лес просыпался. И вокруг поляны не было никакой стены.
– Они ушли или мне все приснилось? – хрипло спросил я.
– Они ушли, как только ты упал. Я думала, они тебя убили. Вы все так страшно молчали, а потом ты закрыл глаза, и у тебя потекли слезы. А потом ты упал, а облы просто растаяли в воздухе. А я ничего не поняла и очень испугалась.
– Они сказали свое пророчество.
На меня опять накатила тоска, так, что перехватило горло.
– Ой, а я ничего не слышала. Ты мне расскажешь?
– Потом… как-нибудь. – Я поднялся на ноги и потряс головой. – А сейчас нам надо двигаться дальше. Дела делаются по утрам, как ты сама сказала.
Я быстро умылся, перекусил слегка разогретыми остатками вчерашних пельменей и, быстро собрав свои пожитки, взобрался на Ворона. Леди, устроившись на моем плече, помалкивала и только иногда как-то тревожно поглядывала мне в глаза.
Мы выехали на уже знакомую тропу, и Ворон двинулся вперед своим неспешным размеренным шагом. День разгорался приветливый и ясный. Слабый ласковый и какой-то пахучий ветерок шевелил мои рыжие лохмы. А в моей голове все еще звучали страшные непонятные слова и подвывала гипнотическая нота.
Так мы пересекли пустошь и снова въехали в лес И тут мне в голову пришла совершенно чудная мысль.
– Слушай, Леди, этот серый разговорчивый булыжник требовал вознаграждение за свое выступление. Ты не видела, я с ним рассчитался?
– Ну, наверное, они свою плату получили, раз не стали беспокоить твое бездыханное тело, – в тон мне ответила Леди. – А может, они рассчитывают получить что-нибудь в будущем.
– Да? А скажи, пожалуйста, в вашем удивительном мире бродят какие-нибудь денежки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18