Шли по мостам, переплывали на плотах. Были смельчаки, которые верхом на конях бросались вплавь.
С недобрым чувством вступил Кир на чужую ему равнинную землю.
Они шли весь день, а равнина уходила все дальше и дальше, однообразная, шелестящая травой и ковылем. Ни холмов, ни горных вершин. Солнце было нежаркое. А к ночи подул северный ветер, пригибая травы к земле. И закатное небо, малиновое и лиловое, показалось Киру угнетающе печальным.
Ночью Кир долго не спал. Он вышел из шатра, что-то тревожило его. Он ходил по лагерю, проверяя посты. Нельзя быть спокойным на опасной скифской земле. Враги, как змеи, могли подползти неслышно к лагерю…
Но все было тихо. Только храпели иногда кони, шелестела трава да потрескивали в кострах ветки сухого саксаула. Крупные звезды, спустившись до самого горизонта, мерцали, словно покачиваясь на своих тонких серебряных лучах. Киру казалось, что он слышит их призрачный серебряный звон, и это пугало его, как предвестие беды.
Кир уснул с тяжелым сердцем. И тяжелый приснился ему сон.
Он увидел юного Дария, старшего из сыновей своего родственника и вельможи Гистаспа. Дарию было всего двадцать лет. Гистасп оставил его дома; он считал, что Дарий еще молод для тяжелых походов.
Проснувшись, Кир долго обдумывал свой сон. И, обдумав, счел этот сон пророческим.
И едва небо на востоке засветилось зеленоватым отсветом наступающего утра, Кир приказал позвать к себе Гистаспа.
Кир и Гистасп были одни в шатре. Кир не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом разговоре.
Кир сказал:
— Сын твой, Гистасп, виновен в заговоре против меня, против моей власти. Я знаю это достоверно. Боги заботятся обо мне и предупреждают меня обо всем, что мне предстоит.
Гистасп глядел на него с тревогой и страхом. Ему показалось, что он слышит голос старого Астиага, давно ушедшего из жизни…
— Сегодня ночью, во сне, — продолжал Кир, — я видел твоего сына Дария с крыльями на плечах: одним крылом он осенял Азию, другим Европу. Это сновидение свидетельствует, что он злоумышляет против меня. Поэтому как можно скорее возвращайся в Персию и постарайся представить сына твоего на суд к тому времени, когда я покорю эту страну и возвращусь домой.
После, когда Кира не стало, маги так толковали его сон:
— Кир думал, что Дарий злоумышляет на него. Но ведь это было не так. Божество давало ему заранее знать, что он сам умрет здесь, в земле массагетов, и что царство его перейдет к Дарию.
Ни сам Кир, ни Гистасп не усомнились в том, что это не просто сон приснился усталому, озабоченному огромными военными и государственными заботами человеку. Оба они были совершенно уверены, что божество посетило царя и предупредило его.
— Не родиться бы лучше, царь, тому персу, который злоумышляет на тебя, — ответил преданный Киру Гистасп, — а если такой есть, то пусть он погибнет тотчас! Злоумышлять на того, кто из рабов сделал персов свободными и вместо подчинения дал им владычество над всеми народами! Если сновидение знаменует, что юный сын мой замышляет против тебя восстание, я отдам его тебе: делай с ним что хочешь!
Разгневанный и несчастный, Гистасп, встретив, как обычно, молитвой восходящее солнце, потребовал своего коня и отправился обратно в Персию. Он спешил домой. Он боялся, что Дарий что-нибудь предпримет против Кира. Надо было немедленно заключить сына в темницу, чтобы он ничего не успел предпринять. Гистаспу и в голову не приходило, что его юный Дарий может оказаться ни в чем не виновным!
СОВЕТ КРЕЗА ВЫПОЛНЕН
Изо дня в день шло вперед по равнине Кирово войско. Широкий след, вытоптанный конями, оставался после него. Высокая трава ложилась, прибитая к земле там, где проходили его тяжелые обозы.
Удивительным казалось, что солнце здесь не палило, не обжигало кожу, не слепило глаза. После месопотамского пекла закаспийские степи казались персам прохладными. Говорили о том, что если идти всё дальше и дальше, то можно совсем замерзнуть. И что там часто вьюгой поднимаются холодные белые перья и заслоняют небо — так говорили они о снеге.
Жадно всматривались они в ясную днем и лиловую вечером даль. День идут, два идут, три… Ведь должно же, наконец, что-то появиться перед ними — море, гора, город! Ничего. Все та же степь, все тот же серебряный разлив ковылей.
Ночью звезды висели так низко над горизонтом, что казалось, их можно достать рукой. Но шли вперед, а горизонт уходил все дальше и дальше, и звезды медленным, торжественным хороводом передвигались на запад, а с востока поднимались другие. Степь молчала. Днем трещали цикады, пели жаворонки. Массагеты не показывались, исчезли, растворились где-то в солнечном степном мареве. И уж начинало мерещиться, что никаких массагетов нет и не было и что степь пуста и безлюдна до самых тех северных стран, где кончается всякая жизнь.
На восьмой день Кир остановил войско.
Как воевать с массагетами, если они налетают откуда-то из неведомых далей и потом снова исчезают без следа в этих далях, в этом шелесте трав и солнечном молчании степи?
Сделали так, как советовал Крез. Войско разделилось. Слабые, больные, уже не способные к битве воины остались на месте. А остальные, сильные боевые полки вместе с царем и военачальниками отступили обратно, к реке.
Оставшиеся недоумевали. Что задумал Кир? Почему он оставил их здесь?
Но долго раздумывать об этом они не стали. У них было столько всякой еды и столько вина, что целое войско могло бы пировать до утра. Скоро запылали костры, потянулись вокруг запахи жареного мяса, заплескалось виноградное, ионийских виноградников, вино.
И, словно почуяв запахи пира или услышав песни у костров, на персов налетели массагеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40