Сомервиль спросил, не хочется ли мне ненадолго прилечь перед тем, как отправиться домой. Но я рвался из этого дома, чтобы поскорее глотнуть свежего воздуха, и сказал ему, что чувствую себя превосходно.
Уже на выходе я остановился у висящего в холле зеркала, чтобы надеть пальто. С трудом попадая рукой в рукав, я поднял глаза и увидел в зеркале раскачивающееся отражение люстры прямо у меня над головой. Отражение плыло, но сама люстра оставалась неподвижной, и свет, игравший в ее хрустальных гранях, был дневным, пробивающимся из окна над входной дверью.
И тут я вспомнил.
Я вернулся на лестницу, перегнулся через перила и посмотрел в холл. В дальнем конце его обтянутая красным войлоком дверь оказалась полураскрытой.
Я слышал стук пишущей машинки из кабинета Пенелопы. Это была новая ассистентка. Сомервиль находился у себя в кабинете. Был час ланча. В холле не дожидался никто из пациентов. Я открыл входную дверь, выждал пару секунд, а затем с грохотом захлопнул ее. Этот грохот должен быть услышан во всем доме.
Затем я тихонько прокрался обратно в холл.
Я толкнул красную дверь, и она беззвучно раскрылась.
Внутри было темно. Я сделал пару шагов в глубь помещения – и они отозвались неожиданным шумом: здесь был голый, не покрытый ковром паркет. Окна наглухо закрыты. Единственный источник освещения – тусклая полоска света из холла у меня за спиной.
Я потянулся к выключателю. Он не работал.
Когда мои глаза привыкли к здешней тьме, я понял, что нахожусь в библиотеке. Стены от пола до потолка были заставлены книгами, одни из которых стояли на открытых полках, а другие – на застекленных стеллажах. Единственным предметом обстановки было мягкое кресло, задвинутое в угол. На его обивке лежал толстый слой пыли. Возле него стоял торшер с вывернутой лампочкой.
Я вытащил зажигалку и осветил ее пламенем ближайшую книжную полку. Книги, представшие моему взору, резко отличались от серийных изданий в одинаковых переплетах, которыми был уставлен кабинет Сомервиля. Здесь была мешанина новейших книг и потрепанных фолиантов. Многие из старых книг – в кожаных переплетах, иные из них, с загадочно звучащими латинскими названиями, наверняка были раритетами.
Я подумал, что эта библиотека является тайным образчиком другой – того тихого и спокойного помещения, в которое поднимаешься по винтовой лестнице и, выглянув из окна, видишь залитый закатным солнцем сад. Образчиком для той дорожной станции, с которой Сомервиль отправляет меня в путешествие во времени в начале наших сеансов и на которую возвращает в конце, совершая гипнотические странствия в моем подсознательном прошлом. Я едва ли не воочию видел сейчас стену в дальнем конце сада, поросшую жасмином и жимолостью, едва ли не в самом деле слышал скрип гамака, шепот моря, чувствовал дыхание теплого благоуханного бриза...
Послышался легкий щелчок.
Я поднял голову: на одной из верхних полок разошелся затвор. Стеклянная створка автоматически поехала вперед, и я увидел на ее темной поверхности собственное отражение, потому что зажигалка по-прежнему горела. Я подумал о том, как ночью на охоте егерь светит своим фонарем охотнику.
С открытой полки повеяло сладким мшистым запахом.
Передо мной на уровне глаз стояла книга, возвращенная кем-то на место, но не выровненная в один ряд с остальными. Это был тонкий изящный томик, переплетенный черной и зеленой кожей, и он явно отличался от остальных книг на этой полке, представлявших собой сборники статей по психологии. На золоченом корешке значилось название книги: «Ритуалы Вадуа». Я понятия не имел, что бы это могло значить. Имени автора нигде не было видно.
Я потянулся за книгой и снял ее с полки. Осторожно удерживая ее на ладони, я раскрыл книгу при помощи большого и указательного пальцев. К закладке была прикреплена пластинка с гравюрой, изображавшей бородатого старца, читающего книгу под сенью дуба. Стилизованные дубовые листья слагались в узор – экслибрис Рональда Сомервиля.
Я открыл титульную страницу.
Книга, написанная неким Ле Шином (наверное, псевдоним?) , была приватным образом выпущена в Париже в 1775 году. Судя по названиям глав и некоторым иллюстрациям, она представляла собой сатиру на Церковь, задуманную и осуществленную в жанре порнографии.
Гравюра на титульном листе, настолько маленькая по размерам и изящная, что казалась скорее миниатюрой, изображала сцену в часовне монастыря.
Юная послушница в белой одежде стоит на коленях перед алтарем, готовясь к причастию. Священник высится перед ней, золотой палочкой приподнимая ей подбородок, положив благословляющую руку на ее бритую голову. Глаза священника устремлены в небеса, а послушница, обхватив рукой его кряжистые колени, самозабвенно сосет ему. Но и сзади ее в то же самое время употребляют: ее юбка задрана и другая девица в маске, изображающей собачью голову, вводит в нее искусственный член из слоновой кости, привязав его к своим бедрам.
Я всмотрелся в миниатюру, изумленный и очарованный точностью и детальностью изображения. Оно обладало такой же резкостью, как мастерская фотография, из-за чего ощущение непристойности только усиливалось. Но еще один, совершенно неожиданный аспект гравюры произвел на меня шокирующее воздействие: я обнаружил, что стриженная послушница напоминает мне остриженную Анну.
Я захлопнул книгу и возвратил ее на место. Оставаться в этой комнате мне уже не хотелось. Когда я потянулся закрыть полку, запах праха и гнилости ударил мне в нос еще сильнее, чем прежде. Металлический корпус зажигалки уже обжигал мне пальцы, но положить ее было некуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110