Но здесь хотя бы не было кушетки психоаналитика.

Я записал эти строки на оборотной стороне расписания поездов во время нашего разговора с доктором Сомервилем, а затем вручил ему свои заметки. Пока он читал, я не сводил с него глаз. Лицо его оставалось совершенно бесстрастным, но, когда он заговорил, по тону его голоса можно было понять, что прочитанное возымело на него свое действие.
– Если удается определить, где нужно искать, мистер Грегори, – произнес он серьезнейшим тоном, подаваясь навстречу мне, – то объяснение можно найти чему угодно.
– За это ведь вам и платят, не так ли? – я не мог удержаться от этого вопроса. – И чем дольше вы ищете, тем больше зарабатываете.
Он улыбнулся, но не произнес ни слова.
– Ну ладно, в конце концов никто не тащил меня сюда силком. Мне просто хотелось, чтобы вы знали...
– А почему, собственно говоря, вы это написали? – перебил он, помахивая у меня перед глазами железнодорожным расписанием.
Когда я ничего не ответил, он забарабанил пальцами по ручке кресла и уставился в потолок.
– А скажите-ка: когда вы жили в Бостоне, у вас была собака?
– Вот почему я это написал, – выдохнул я.
– Вот как! «Не было катализатора. Не было прецедента, – зачитал он вслух из моего меморандума. – Не было никакого объяснения в прошлом». Вы лишаете меня куска хлеба, не так ли?
– Я просто пытаюсь избавить вас от необходимости задавать мне кучу ненужных вопросов.
– Разумеется, чем больше вы мне сами расскажете, тем меньше вопросов придется задать вам впоследствии. Так для вас по большому счету выйдет куда дешевле.
И доктор Сомервиль улыбнулся:
– А кто, собственно, говорит о большом счете? Короткая баталия была проиграна и выиграна.
Я поведал ему свою историю, придерживаясь тех фактов, в которых был уверен, но то здесь, то там опускал некоторые детали. Например, я не сообщил ему, что на простынях в моем гостиничном номере остались пятна крови. Я догадывался, что доктор Хейворт сообщил Сомервилю о синяке, но тот об этом не спрашивал. И еще я не сказал ему ничего о том, что произошло при проведении теста Роршаха. Мне казалось излишним снабжать его боеприпасами такого рода. Стоит тебе только начать объяснять кому-нибудь из дурдома, что у тебя бывают видения, – сразу пиши пропало. Это ведь для них вода и хлеб; только это они на самом деле и желают от тебя слышать. Я понимал, что Сомервиль непременно обсудит мой случай с доктором Хартман, хотя бы из профессиональной вежливости, так что результаты «теста» станут ему известны, но, поскольку она ухитрилась абсолютно ничего не понять в том, что произошло со мной на самом деле, я предположил, что и отчет ее не будет содержать ничего чрезмерно настораживающего.
Сомервиль пытался с известной аккуратностью перевести разговор на мои отношения с Анной. Но, подчеркнул он, если я для этой темы еще не созрел, то он не настаивает... А я не созрел. Я предоставил ему заниматься моим жизнеописанием и историей моей семьи, чего более чем достаточно, чтобы нагнать сон на кого угодно.
– А что, если мы вернемся к теме собак?
Я пожал плечами.
– Вам необязательно говорить об этом...
– Если я не созрел, – я уже научился заканчивать за него реплики. – Совершенно верно. Я тут припомнил кое-что. Маленькую трагическую повесть о собачке. Я никогда никому не рассказывал ее. Возможно, я ее стесняюсь... Это случилось, когда мы жили на Филиппинах. Отец работал в Маниле, и мы жили в большом старом и бедном бунгало на окраине города. Наш сад непосредственно переходил в тропические джунгли.
– Продолжайте.
– Помню, как я лежал ночами в постели, слушая крики птиц и обезьян и пытаясь каждый раз определить, кто именно кричал. Иногда можно было услышать, как продираются сквозь заросли кабаны, иногда – приглушенный рык леопарда: тамошние леопарды были охочи до наших кур. Для девятилетнего мальчика это было огромным развлечением, тем более что во многих отношениях наша жизнь там была строго регламентирована. Мне никогда не позволяли никуда ходить одному, но часто оставляли одного в доме, и иногда мне удавалось смыться на улицу.
Как правило, я отправлялся на ферму Джонсонов, примерно в миле от нас, и ловил рыбу в тамошнем ручье. На ферме было множество собак всех мастей и размеров – по преимуществу бродячих, – которые забегали туда и оставались насовсем. Я любил играть с ними, особенно с одной дворнягой-полутерьером по кличке Джеф. Мы, знаете ли, не держали дома собак. Отец говорил: никаких домашних животных – у них бывает бешенство.
Однажды, когда я был на ферме, пошел дождь. Не такой, знаете, как у нас, а настоящий тропический ливень. Я помчался домой и по дороге совершенно промок, но я надеялся, что никто не заметит, что меня дома не было. По какой-то непонятной причине собаки помчались следом за мной. Я изо всех сил пытался прогнать их, но они не отставали. А было их не меньше дюжины. Стоило мне побежать – и они бежали следом, стоило остановиться – они останавливались. Я кричал им, чтобы они убрались восвояси, проклинал их, уговаривал. Но ничто не помогало. Я даже кидал в них камни, а они все равно неподвижно стояли под дождем – отвратительная свора грязных, вечно голодных... Один их вид приводил меня в раж.
Они преследовали меня до самого дома. Они даже ворвались к нам на веранду и принялись рычать, требуя, чтобы их впустили. Я закрыл в доме все двери и окна и изо всех сил старался не обращать на них никакого внимания. В доме больше никого не было, кроме маленькой дочки повара, но та была у себя в сарае. Ее мать запретила ей появляться в доме в свое отсутствие. Она была примерно на год старше меня – мы с ней иногда играли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110