Набожная, замкнутая, она никогда не была близка с сестрой. Как все старые девы, имела свои причуды: в ее комнате жили семь кошек. Она присвоила им самые замысловатые имена и возилась с ними все свободное время. Каждое воскресенье аккуратно ходила в костел и у ксендза была на хорошем счету. Иногда ома ходила в гости к экономке ксендза, единственной ее приятельнице.
Сегодня вечером, придя к ней, Марцелина не застала ее дома. Двери открыл сам ксендз, добродушный толстяк с широкой лысиной.
- Войдите, панна Марцелина, пани Ванда сейчас вернется, - пригласил он.
- Ну, что у вас хорошего, панна? - спросил он, когда она скромно уселась в уголке гостиной.
- Ничего, спасибо. Живем теперь с сестрой.
- Ах, вот как! - произнес он, чтобы что-нибудь сказать. - Скажите, почему я не помню вашей сестры?
Марцелина потупила глаза.
- Она не ходит в костел, пане ксендже.
- Ах, вот как! Она, кажется, вдова? Помнится, вы просили меня осенью помолиться за ее мужа.
- Слава богу, он жив, пане ксендже. Он недавно вернулся.
- Вот как!
Ксендз ходил мелкими шажками по комнате, участливо расспрашивал, соболезновал, был так ласков, что растроганная Марцелина охотно рассказала ему все, о чем он спрашивал.
- Так, так… Ничего, моя родная, не горюйте. Печально, конечно, очень печально, что все они отошли от бога. Но святой отец всемогущ. Они вернутся к нему… Да, смутные времена пошли, - задумчиво произнес ксендз.
- Добрый вечер, отец Иероним. Вот и зима. И снег пошел. Ну, пройдемте ко мне…
- Вам не кажется, отец Иероним, все это немного странным?
- Да, конечно. Особенно теперь. Вы говорите - ее фамилия Раевская?
Два дня Дзебек, одетый в штатское, следил за Ядвигой. Ночью его сменял Кобыльский. Дзебеку дважды удалось увидеть ее в лицо. Он хорошо запомнил черты этой полной, красивой женщины в белой вязаной шапочке, ее ладную походку, мягкий, приятный голос. Он мог узнать ее издалека. На вид он дал ей сначала тридцать лет. Но при второй встрече, рассмотрев в локоне предательскую седую полоску, прибавил еще пять.
Ничего подозрительного эта женщина не делала. До вечера она работала в мастерской. Возвращаясь домой, зашла в лавку. Затем, часов в девять, пошла к доктору, пану Метельскому, и потом - домой. Ночью никуда не ходила.
К вечеру второго дня Дзебеку надоело бесполезное хождение. Он передал слежку одному из своих агентов, а сам занялся подробной разведкой.
Вскоре он уже знал, что Раевская раньше жила на другой улице, и не одна, а с сыном. Под предлогом починки ботинок он побывал у сапожника Михельсона. Клубок начинал постепенно распутываться. От Шпильмана капитан Врона узнал о Сарре.
- А дочери сапожника нет! И сына этой Раевской тоже… Тут, пане начальник, нечисто!
Когда Баранкевич сообщил все о Раймонде Раевском, Врона сам взялся за расследование.
На третий день ранним утром Ядвига зашла к жене Патлая.
- Есть! - обрадовался Дзебек.
Это была первая тяжелая улика. Жену Патлая после восстания, во время которого она была освобождена, решили пока оставить в покое. Но за домом присматривали.
- Будьте осторожны, а то сорвете все дело! - остановил Врона болтливого Дзебека, когда тот докладывал о своих успехах. - Пока что вы ничего не знаете.
Утром следующего дня Броне позвонили сразу и с завода и из вокзального жандармского управления.
- Сегодня ночью опять были расклеены воззвания ревкома в несколько слов: «Товарищи рабочие! Мы не разбиты. Мы только временно отступили. Ждите - мы скоро вернемся. Пусть враг это знает. Да здравствует власть рабочих и крестьян! Председатель революционного комитета Хмурый».
Врона положил трубку телефона и задумался. Затем вынул маленькую жестяную коробочку, взял из нее щепоть белого порошка и с наслаждением втянул его в нос.
Раевский остановился на углу около магазина, поджидая Ядвигу. Она должна была пройти здесь после работы. Ему нужно было поговорить с ней. До сих пор они встречались лишь у Метельского. Приемная врача была самым удобным для этого местом.
Рядом с ним стоял низенький человек в теплом полушубке. По давней привычке не привлекать внимания неподвижностью Раевский повернулся спиной к ветру и закурил. Ветер гнал по улице легкий снежок.
- Разрешите прикурить, - попросил человек в полушубке и вынул озябшими пальцами коробку дрянных папирос.
- Пожалуйста.
По акценту Раевский узнал в нем поляка. По тротуару шли люди. Холод подгонял их. В стекле витрины Раевский увидел проходившую Ядвигу. Она не заметила его. Человек в полушубке заторопился. Он так и не прикурил.
Раевский посмотрел ему вслед и, попыхивая папиросой, спокойно пошел за ним. Он видел - Ядвига вошла в хлебную лавку. Человек в полушубке остановился около. Раевский задержался у афиши. Когда Ядвига вышла, человек в полушубке двинулся за ней. Раевский прошел мимо дома, где жила Ядвига, по другой стороне улицы, даже не взглянув туда.
В переулке человек в полушубке вяло торговался с извозчиком.
Раевский шел и думал. Ощутив горечь во рту, он вынул папиросу. Она была выкурена - тлел мундштук.
Острый взгляд нашел лишнего человека у дома Метельского.
В квартире доктора стоял шапирограф.
«Ковалло сейчас у Метельского. А, вот и еще один! Ну, это определенно болван. Не успели еще подобрать матерых».
Раевский прошел лишних два квартала, свернул в переулок. Убедился - за ним никого нет.
«Ядвига, Ковалло, Метельский - кто был неосторожен? Никого из них предупредить уже нельзя. Ясно - Ядвиге не надо было возвращаться в город…»
Сердце вдруг сдавило тяжело и больно. «Ядвига!» Он ударился плечом о фонарный столб и тотчас пришел в себя. Быстро пошел к поселку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64