Выстрелы вспугивают воронье. Недовольно каркая, птицы кружат над лесом.

Часть 1
МОСКВА

17 августа 1919 года, Харьков

– …что у него в мешке?
Помощник старого офицера вежливо осведомился:
– Вы позволите? – и, дождавшись моего кивка, вытряхнул содержимое сидора на стол.
– Белье… консервы… ножик… иконка… – Он с улыбкой продемонстрировал ее старику. – Всякая безобидная мелочь… тетрадки… стишки господина Анненского… о! стишки собственного сочинения… господин приват-доцент, мы с вами маемся от одной и той же хвори… Здесь, кажется, все.
– Все?
– Филипп Сергеич, господин Денисов предъявил письмо от покойного генерал-майора Заозерского. Его превосходительство в течение двух месяцев возглавлял в Москве «Союз помощи Дону» и характеризует нашего собеседника отличнейшим образом. Пар экселленс – хвалебные слова.
– Другие документы? Деньги? Литература?
– Немного денег. Три золотые пятирублевки, старых двадцатипятирублевых купюр и червонцев сотен на пять, с тысячу керенок, пятаковская дрянь… Что, в общем, естественно: Михаил Андреевич пробирается из большевицкой Москвы…
Передо мной сидел очень дряхлый полковник, помнивший, наверное, Плевну и Шипку. Семьдесят ему лет или больше? Волосы седенькие, редкие, не способные скрыть кофейного цвета рябины на макушке. Седенькие же брови. Дряблые веки. Морщинистый подбородок. Ветхий, посивевший мундир кавалерийского офицера. И тихий голос: строгие команды Филиппа Сергеича звучали едва слышно. Глядя на него, я припомнил новогодний привет клячевладельца, обращенный к кобыле бальзаковского возраста: «Ты слеповата, глуховата, седая шерсть твоя примята, хоть серой в яблоках когда-то была она…» Стихи Роберта Бёрнса.


– Ваше мнение, поручик?
– Господин приват-доцент от истории не вызывает у меня подозрений. Всего вероятнее, нам были бы за сей подарок благодарны в ОСВАГе или… или, скажем, харьковские приказные люди. В нынешних условиях немногие готовы взять на себя чиновный труд, а из тех, кто готов, каждый второй – сущий невежда. Филипп Сергеич, нам и так пеняют за террибль суровость!
Я внутренне возликовал. Если попаду в городскую администрацию, возможностей помочь наступлению будет хоть отбавляй. Да и встречаться придется по долгу службы со значительными людьми – опять же шанс повлиять на общий ход дел…
Старик отрешенно покачал головой: то ли согласился с поручиком, то ли просто принял к сведению эту благожелательную тираду. Он пожевал ус, поглядел в окно и застыл в позе человека, собирающегося вздремнуть, не покидая рабочего места. Когда нам с поручиком стало казаться, что дрема все-таки накрыла дедушку невидимой фатой, полковник заговорил с неожиданной твердостью в голосе:
– Одежка-то у него, свеженькая, непотертая, сапоги не стоптаны, а говорит, что пешком шел от самой Тулы. Это раз. Да и сам свеженький, розовенький, не по времени и не по месту… Это два. Слова выговаривает чудно. Это три. Вы, молодой человек, не латыш ли часом?
– Я русский.
Мой ответ прозвучал как-то неуверенно. Неужели восемьдесят шесть лет наложили на русскую речь столь сильный отпечаток? Какие такие слова я неверно выговариваю?
– А коли русский, перекрестись и прочитай «Верую…»!
Я встал и выполнил требуемое – все, вплоть до финального поклона после слова «аминь».
Однако полковник по-прежнему смотрел на меня хмуро и недоверчиво.
– Не знаю, не знаю… – глуховато сказал он.
– Но рекомендация генерала Заозерского… – заикнулся было щеголеватый поручик.
– Знавал я Павла Александровича. Замечательный храбрец и лихой рубака, но умишка невеликого человек… Да и то сказать, зря я беспокою прах его честный бранными словами. Достаточно и того, что мы не ведаем, сам ли он писал письмецо да не стоял ли рядом человек с револьвером, не держал ли под прицелом этот, с позволения сказать, человек всю семью Заозерского. Так-то.
Вот тебе и дедушка. Седенький, песок сыплется…
– Знаете что, поручик, я и прежде в ученых мерехлюндиях силен не бывал, а нынче совсем память никуда. А вы вот, я знаю, в Петербургском университете науку умом превосходили. Давайте-ка, спросите что-нибудь эдакое у господина историка.
Поручик откашлялся и приступил ко мне с извинениями:
– Вы должны простить меня, право же, я вижу в вас, сударь, порядочного человека. Но нам попадались разные… хм… ракальи. Иногда, на первый взгляд, честнейший офицер, а вспорешь подкладку и обрящешь бумажки с совдеповскими печатями…
– Приступайте, поручик! – оборвал его старик.
– Да-да! Извольте. Э-э-э… продолжите, пожалуйста: Quosque tandem abutere Catilina…
– …patientia nostra.
– Отлично! Тогда… Gallia omnia divisa est…
– …in partes tres. Издеваетесь, милостивый государь? Это же гимназия.
Поручик быстро взглянул на меня, и в глазах его я не отыскал ни капли добродушия. Он проверял меня всерьез и, кажется, ждал реплики в этом роде. А защищал перед стариком, надо полагать, лишь желая усыпить мое внимание.
– Не обессудьте… Я ведь и сам не дока по части мерехлюндий. Вот разве что… Даниил Московский, Юрий Данилович, Иван Калита, Симеон Гордый… и?
– …Иван Милостивый.
– Автор победы при Левктрах?
– Эпаминонд.
– Что первым приходит вам в голову, когда вы слышите слово «Саллюстий»?
– Югуртинская война.
– Кого из своих учителей вы сможете назвать?
Это хуже. Не дай бог, сыщется университетский человек, и тогда я не в городскую администрацию пойду, а прямиком к стенке.
– Прежде всего доктора Роберта Юрьевича Виппера. А также…
– Отставить! – велел полковник. – Какую прическу носил генерал Заозерский?
Вот подвох так подвох!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15