Полковник хорошо оборудовал свой микроавтобус, и это придавало нам бодрости. Мы действительно шли по следу. Выехав за территорию части, я включился в общий поток машин. Я чувствовал, что мы близки к финалу, и потому усилил бдительность. И именно потому я вел себя словно чересчур усердный новичок — то и дело бросал взгляд на оба монитора, внешний и внутренний, проверял дорогу на экране ком-па, контролировал расход топлива и состояние тормозных колодок. Все было просто отлично, все словно сговорилось, чтобы усыпить мою бдительность, и я все больше нервничал, чувствуя себя все ближе к тому, чтобы совершить ошибку. Я прекрасно это осознавал, но не сделал ничего, чтобы этому помешать, то есть сделал бы, если бы мне хоть что-то пришло в голову. Но — не пришло, даже не знаю почему.
Я въехал на подъездную дорогу, невероятно узкую и извилистую, словно тюрбан страдающего болезнью Паркинсона турка; под конец мне пришлось дать задний ход, чтобы сделать последний поворот, и снизить скорость. Когда я уже почти остановился, полковник сказал:
— А вот и дом мой!
Я подумал, что его фраза звучит несколько странно и что вообще никто его об этом не спрашивал. Мгновение спустя я почувствовал, как напрягаются мои мышцы и — почти сразу же — расслабляются. Включенный по кодовой фразе автомат распылил порцию лишенного запаха газа, который валит человека с ног лучше любой дубины. На этот раз у меня не было времени на гипервентиляцию легких. Очень отчетливо, словно на экране компьютерного тренажера, я увидел, как на меня летит рулевое колесо, я даже не в состоянии был закрыть глаза. Я ударился лбом о ступицу руля, картина размазалась, размылась — и исчезла.
21
Почему этот сукин сын еще спит, подумал я, а потом еще подумал: кто? То есть — кто еще спит и кто думает? Как это кто? Я. Я? Почему я называю себя в мыслях сукиным сыном? Потому что это не я о себе думаю, только… Нет, что-то не так. О, опять думаю: просыпайся же, сукин сын! Сейчас, что-то опять не сходится, почему… Нет, об этом я уже думал. Ох, у меня голова треснет от этих мыслей! Может быть…
— Оуэн! Оуэн, черт бы тебя побрал…
«Нет, не может быть, чтобы я звал сам себя, — подумал я. — В молодости — да, порой мне случалось настолько забыть об окружающем мире, что приходилось самого себя призывать вернуться, но сейчас? Что-то не то, только что? Надо бы…»
— Оуэн…
Я определил положение собственных век и попытался их поднять; как ни странно, мне это удалось. Что-то чавкнуло, и в зрачки ударил свет, который я тут же проклял, но закрыть глаза я был уже не в силах. А когда я наконец обрел власть над веками, свет уже не столь жестоко бил в глаза, а увиденное требовало определенного анализа. Я долго вглядывался в два неподвижных силуэта, но ни они сами, ни их позы, ни вообще что бы то ни было не стоили той боли, которой сопровождались мои усилия. Короче говоря — у противоположной стены лежали Будда и сержант Теодор Л. Лонгфелло. Глупые имена и претенциозное «Л», на черта мне было их знать? Закрыв глаза, я переждал приступ боли, а потом почувствовал себя просто прекрасно, во всяком случае, я не ощущал пут на запястьях и лодыжках. Но они наверняка были, ведь иначе я не лежал бы как баран, а действовал, верно? Оуэн Йитс — мастер действия. Даже некоторые критики это признают: язык у него убогий, в сокровищницу человеческих знаний он ничего не вносит, но что касается действия — он изворотлив как змея. Я снова открыл глаза.
— Сейчас перестанет болеть, — сочувственно сказал Кашель.
— У тебя то же самое было? — пробормотал я.
— Да, что-то на основе картенопила…
— Дерьмо, — согласился я. — За применение этой дряни нужно бить цепями по… У-у-хх.. — Волна боли прокатилась под черепом, словно карательный батальон.
— Три приступа, у нас было именно столько, — услышал я голос Будды. Теперь я уже знал, что это он назвал меня сукиным сыном. — Потом будет легче…
— Наверняка, — сказал я лишь затем, чтобы продемонстрировать свою невосприимчивость к боли.
— Плохо переносишь?
— Плохо, если принять во внимание, что со стороны водителя окно было открыто и почти вся порция угодила ко мне в легкие. — Я стиснул зубы, дернулся и сел. Особо болезненных ощущений не наблюдалось. Ну и хорошо. Кашель сидел на полу ближе к двери, выпрямив ноги и положив руки на колени. Будду бросили на покрытый искусственным паркетом пол, возле закрытого ставнями окна, с наручниками на лодыжках и запястьях. Как и у меня.
Кашель язвительно усмехнулся:
— О вашей шкуре они не заботятся так, как о моей. Вряд ли его следовало понимать буквально.
— Думаешь, у нас мало времени? — спросил я. Он кивнул. Будда беспокойно пошевелился.
— Я тоже знаю, что времени у нас немного… — Он застонал и дернулся, пытаясь изменить позу. — Но вы еще кое-что знаете. — Он явно заволновался.
— Они заботятся о состоянии кожи сержанта на случай возможного вскрытия, поэтому его не сковали, лишь опрыскали каким-то обездвиживающим аэрозолем. Для нас вскрытия не предполагается, так что скрывать им нечего. — Я проанализировал содержание своей речи и не нашел в ней ни единого изъяна. — Если мы можем что-то сделать, то нужно делать это сейчас, подобного рода смеси, — я. показал подбородком на Кашля, — действуют недолго.
Я перехватил обеспокоенный взгляд сержанта, но сделал вид, что этого не заметил, Будда же среагировал так, как я и предполагал, — рванулся и, довольно ловко извиваясь на полу, в конце концов сел на корточки.
— Сделай так же, — потребовал он.
— У нас тут что, соревнования по гимнастике? — спросил я. — Хочешь перегрызть мои наручники? Слюной изойдешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119