Этот закон я сформулировал пару десятков лет назад, в соответствии с ним из каждой армии следовало уволить именно середнячков и сражаться лишь силами представителей крайностей, это было бы дешевле и здоровее для общества, поскольку солдафоны и свободолюбцы к тому же представляют для общества опасность. Война выглядела бы совершенно иначе, если бы было известно, что в ней принимают участие только анархисты, коммунисты, сатанисты и пигмеи. Помню, когда я сформулировал этот закон вслух, сержант Кашель отвел меня в сторону, положил руку на плечо, пристально посмотрел в глаза, а затем ударил другой рукой сначала в живот, а потом в нос. Когда я, застигнутый врасплох, упал на колени и посмотрел вверх, Кашель наклонился и процедил: «Умник, были уже такие, кто хотел при случае избавиться от нежелательных элементов, но армия должна быть армией. И только попробуй еще раз пошутить так же вслух! — Он повернулся, чтобы уйти, но в последний момент что-то его остановило, он посмотрел на меня и добавил с явной укоризной: — Один дебил так пошутит, а другой возьмет и воспримет это всерьез». Потом сплюнул и скрылся за углом казармы. Проанализировав поведение сержанта, я понял, что его реакция была столь резкой потому, что мои «директивы» могли изменить любимую армию Кашля, саму по себе чудесную, по его мнению, в качестве орудия для реализации планов какой-нибудь сволочи.
Водитель смотрел на нас с некоторого расстояния, сдерживая улыбку — либо он когда-то уже схлопотал за свое хихиканье, либо видел подобное множество раз. Конвоира я вообще не видел, вероятно, он ушел в казарму сразу же после того, как подключил шланг, и как раз в этот момент он вышел из здания в обществе сержанта, макушка которого напоминала мяч для гольфа — голая и покрытая мелкими шишечками. Сержант подошел ближе и небрежно отдал честь, несколько иначе, чем это делается обычно, — приложенная ко лбу рука была согнута, словно он прикрывал глаза от солнца. Я окаменел, хотя из глаз у меня все еще текли слезы, а в носу отчаянно жгло. Открытый от удивления рот представляет собой мало эстетичное зрелище, но помогает перевести дыхание, во всяком случае, меня это наверняка спасло от удушья. Я смотрел на сержанта Кашля, который мгновением раньше вернулся ко мне в воспоминаниях, а теперь — в реальности. Он окинул группу кашляющих и чихающих голышей бдительным взглядом, не пропустив и меня, но я не заметил в его глазах ничего напоминающего улыбку или понимание, ничего, что говорило бы о том, что сержант Кашель — знакомый мне сержант, а не его копия с той стороны мира. Видимо, это все же была копия. Но подобие было потрясающим — так же как и Кашель, он приподнялся на носки и крикнул:
— Не могли бы вы выстроиться в две шеренги? — И если бы он не добавил: — Жопы подравняйте, мать вашу… — я бросился бы ему на шею.
Но Кашель, наш любимый Кашель, не употреблял слов крепче, чем «черт», да и то, услышав известие о начале Третьей мировой войны. Водитель пожал плечами и толкнул в плечо стоящего ближе всех, показав ему на прочерченную на асфальте линию.
— Можно побыстрее? — рявкнул Кашель, может, и не Кашель, но точно сержант. — А то хотелось бы успеть еще сегодня.
Я вздохнул, с сожалением и облегчением одновременно. Кашлю было абсолютно чуждо чувство юмора. Подобная ирония в словах и голосе не свойственна была органам речи сержанта Кашля, нашего сержанта Кашля. Этот был усовершенствованной версией нашего, отличавшейся наличием казарменного юмора и умением употреблять ругательства. Я подумал, что когда-то предпочел бы именно эту модель, но сейчас ощутил идиотскую ностальгию по «своему» Кашлю, отверг нового и решил ему не поддаваться. Мы выстроились в некое подобие двух шеренг, на лице сержанта отразилась боль, в этом отношении он был похож на моего Кашля.
— Сегодня вы только получите форму и распределите между собой койки и шкафчики, — сказал сержант. — Настоящее…
— Простите… — Я поднял руку, чтобы задать вопрос. Мешок тут же свалился, и я, вместо того чтобы заняться вопросом, занялся мешком. Сержант нахмурился, я посмотрел на него подтягивая вверх мешок. — Простите, на этот раз за мешок. — Я лучезарно улыбнулся. — Я хотел спросить, как нам вас называть? — Сержант вытаращил глаза, давление внутри его организма явно возросло — я видел, как затрепетали ноздри, словно клапаны котла. — Если нужно будет вас позвать, или еще что…
— Меня позвать? — рявкнул он. — А зачем вам меня звать? Я что вам, прислуга в отеле? — Он сделал шаг в мою сторону, затем второй и остановился в метре от меня. — Я что, должен вам кофе в постель приносить?
— Сержант… — Я слегка наклонился вперед и заговорил тихо, но отчетливо: — Если это армия, а очень на то похоже, то у меня звание капитана. Ну и что — я вам буду кофе носить? — Я обошел остолбеневшего сержанта и, сопровождаемый аплодисментами коллег-наемников, направился в сторону здания.
Я вовсе не собирался разозлить сержанта или сделать его объектом насмешек. Я хотел выяснить, действительно ли это, черт побери, сержант Кашель или нет. Если я получу нагоняй, значит, это чужой сержант, обиженный и ищущий любого повода, лишь бы на мне отыграться. Если же этот человек — Кашель, или Теодор Л. Лонгфелло, то его чувство справедливости не позволит ему измываться над Оуэном Йитсом, поскольку Кашель знает, что Оуэн Йитс действительно капитан в отставке; во-вторых, он знает, что не кто иной, как он сам, учил его основам боевых действий; в-третьих, если кто-то был недоволен сержантом, то тот сперва вспоминал все свои грехи и лишь потом соответствующим образом реагировал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119