— Сожгу дом, — сказала она. — Они не любят огня. Мне бабушка говорила. — Она перекрестилась, потом достала из-за пазухи пластмассовые четки и принялась начитывать «Радуйся, Мария».
Он вернулся в комнату Шеннон. Взял распятие и вбил его, головой вперед, в грудь своей бывшей подруги.
На первом ударе она открыла глаза.
И сразу расплакалась. Как в тот раз, когда они занимались любовью. Она заговорила с ним. Ее голос совсем не изменился со школы. Это был голос девочки, которой только еще предстояло вкусить греха.
— Пи-Джей, почему ты залез в окно, как вор? Я — приличная девушка и хорошая католичка и ничем таким не занимаюсь.
Он ударил еще раз. На этот раз показалась кровь — темная и густая, как патока. С кислым запахом.
— Я еще к этому не готова, Пи-Джей... не делай со мной ничего, не надо... пусть я останусь маленькой девочкой...
— Ты все перепутала. Это было давным-давно. А теперь ты мертва. Ну так и умри. — Он снова ударил. Кровь брызнула ему в лицо. Он вытер ее тыльной стороной ладони. Раздался влажный треск. Следующий удар достиг цели. Голова Иисуса пронзила ей сердце. Она закричала. Он ударил еще раз. И еще, и еще. Все сильнее с каждым разом. Как тогда — когда они занимались любовью, хотя он знал, что она еще не готова его принять. И она все кричала и плакала. Только это были не слезы, а кровь, кровь, кровь...
— Я любила тебя! — прошептала она.
Она билась в судорогах, перевернутое распятие у нее в груди ходило ходуном, как бакен на море в бурю.
Он разбил керосиновую лампу о край кровати. Деревянное изголовье занялось мгновенно. Она закричала. Это был нечеловеческий крик. Это огненный ветер вырвался из ее горла — из ее разорванных легких.
Огонь разгорался быстро — здесь было чему гореть. Пи-Джей закашлялся от густого дыма. Ему хотелось убедиться, что Шеннон сгорит как надо, но если бы он остался еще на секунду, он бы точно задохнулся. Он выбежал в гостиную. Миссис Битс по-прежнему сидела на диване, глядя в пространство.
— Пойдемте, мисси Битс. Здесь нельзя оставаться!
— Кроме нее, у меня не было никого. В ней была вся моя жизнь.
— Да... да... пойдемте! — Он подхватил ее на руки. Она почти ничего не весила.
— Отпусти меня! У меня ничего уже не осталось... только сплошная боль... Я не хочу никуда уходить!
— Миссис Битс... — Дым уже проник в гостиную. Она закашлялась. Она билась и дергалась, пытаясь вырваться.
— И не надо мне «миссис битсать», дикий индейский мальчишка... я знаю, что ты лишил девственности мою дочь... всегда знала. Так что убери руки. Вы, молодежь, все одинаковые. Не чтите отцов своих и норовите цапнуть за руку, которая вас кормит.
— Миссис Битс... — Что нужно сказать, чтобы вытащить ее из дома?! — Миссис Битс, самоубийство — это смертный грех! Если вы сейчас не позволите мне спасти вам жизнь, вы будете вечно гореть в аду! — Похоже, она испугалась. В первый раз — по-настоящему. Она обняла его за шею и позволила ему вынести ее из дома. Огонь уже перебрался в гостиную, сухие обои занялись мгновенно. Пи-Джей подбежал к машине, распахнул дверцу и поднял сиденье, так что миссис Битс смогла сесть сзади. Из динамиков лилась Девятая симфония Малера — музыка о смирении и смерти. Леди Хит сидела с закрытыми глазами, погруженная в медитацию.
Она открыла глаза.
— Она... она...
— Теперь уже мертвая. А это — ее мама.
— Она превратилась в...
— Да.
— Давай уедем отсюда быстрее... пожалуйста.
— Дом сгорит, — сказал Пи-Джей. — Нам надо доехать до магазина и вызвать пожарных. Но им ехать из Оксвиля, так что они доберутся не скоро.
Он завел двигатель, и они поехали вниз по холму. Пи-Джей не оглядывался. Но в зеркале заднего вида он видел отблески пламени. И миссис Битс. Она сидела, раскачиваясь взад-вперед, в полной прострации.
И как же она теперь? — подумал Пи-Джей. Куда ей теперь идти? Может быть, надо было послушать ее и дать ей умереть, как она хотела. Индейцы всегда так и делают... позволяют своим старикам самим выбирать время, когда уйти... но миссис Битс этого бы не поняла. А вот адский огонь и вечное проклятие — это она понимала. Но, может быть, это одно и то же.
Он прибавил звук. Сделал музыку громче.
И еще громче.
* * *
• зеркала •
Павильоны для внутренних съемок установили всего в паре сотен ярдов от последнего сгоревшего дома на окраине Узла. Со стоянки, куда Петра поставила автомобиль, была очень четко видна граница... с одной стороны — выжженное пепелище с черными остовами домов, с другой — буйная зелень. Как будто сама земля, на которой когда-то стоял Узел, приняла обет никогда больше не плодоносить. Как будто землю засыпали солью — как это сделали римляне с Карфагеном. И поклялись, что это место навечно останется бесплодным. Петре даже стало слегка жутковато — как будто стоишь на границе двух разных миров. С одной стороны — настоящий Узел, мертвый уже навсегда. С другой — иллюзорный Узел, уже готовый к тому, чтобы воплотиться в жизнь на пленке.
Сами съемочные павильоны представляли собой безобразные бетонные коробки. Охранник на входе сверился со списком «допущенных» и только тогда пропустил Петру внутрь. В огромном фойе все сотрясалось от грохота молотков и дрелей. Какая-то женщина с панковской прической и в обтягивающих кожаных штанах окликнула Петру:
— Петра Шилох! Вы же Петра Шилох, да? — Явный нью-йоркский акцент.
— Да. — Она сдержанно улыбнулась. Мимо прошли рабочие. Еще трое рабочих сосредоточенно красили деревянные стены «под камень». Наверху, под потолком, строился целый лабиринт подвесных мостиков и платформ. В дальнем конце зала плотники сооружали леса. Готовые секции тут же обматывали бесконечными ярдами жестяной фольги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139