— Ты, Пертинакс, не разевай рот, как рыба! — говорит начальник хора. — А ты, Аристон, кажется, бережешь голос. Бери ноты в полную силу и держи, сколько нужно. Надо, чтобы вас было слышно во всем театре.
Они начинают снова:
Бродит в чащах он, в ущельях,
Словно тур, тоской томим,
Хочет сбросить рок вещаний
Средоточия земного...
Средоточие, земное. Пуп земли. Дельфийский оракул. В воздухе пахнет ладаном. Один голос особенно выделяется в хоре. Тот самый голос, который мальчик-вампир услышал в Александрии, — голос, добравшийся до него с ветром пустыни. Мальчик, который поет, еще совсем юный. Откуда он может знать эти темные истины? Он, этот ребенок, еще не переступил черту, отделяющую жизнь от смерти. Древняя музыка воспаряет ввысь, а потом затихает. «Когда-то и я был таким, — думает мальчик-вампир. — Точно так же я пел про судьбу и печаль, про любовь и потери, про страсть и похоть — пел о том, чего сам не познал. Пел, пробуждая в других воспоминания о том, чего мне никогда не узнать. Я был сосудом, но не вином в сосуде — я был голосом, но не музыкой».
Мальчик-вампир стоит в тени. Он вспоминает. Было время, когда он еще умел плакать. Но вампиры не плачут.
Музыка, говорящая о человеческой боли, притупляет его нечеловеческую боль. Даже жажда уже не такая жгучая.
Репетиция закончена. Раб, который сейчас хозяин, говорит:
— И мы помним Антиноя.
Мальчики кланяются. На секунду в шатре повисает угрюмая тишина, но лишь на секунду — мальчики уже выбегают наружу, смеясь и болтая.
Мальчик, который уже перешел черту между жизнью и смертью, тоже с ними. Незамеченный, неприметный. Мальчик с самым красивым голосом идет один. Ему не нужны друзья. В руках он несет лиру. Он идет, тихонечко напевая себе под нос. Какой-то кельтский язык, варварский и жутковатый.
Юный певец направляется к шатру Цезаря — высокому пурпурному шатру со стражей у входа. Мальчик-вампир идет следом.
Вот он уже внутри. Снова таится в сумраке. Мальчик-кельт садится у ног императора и начинает петь, не дожидаясь приказа. Но сейчас он спит. Как и писец, клюющий носом над своей восковой табличкой. Не спит только Цезарь — лежит на ложе, откинувшись на шелковые подушки, — бородатый мужчина в греческом одеянии. Он остриг волосы. Он — в трауре. Его хитон и гиматий разорваны, как и подобает скорбящим, понесшим тяжелую утрату.
Мальчик-вампир подступает ближе. Хотя он движется беззвучно, Цезарь его слышит. Горе обострило его восприимчивость, и он чувствует то, что обычно не чувствуют смертные. Он поднимает глаза и говорит:
— Антиной. Я знал, что ты вернешься. Это правда. Ты — бог.
— Я не тот, за кого ты меня принимаешь, — говорит мальчик-вампир. — Антиной умер. Я видел плакальщиц у реки. Я... — На мгновение он умолкает, пытаясь придумать имя. — Я Лизандр. А ты?
— Ты прошел незамеченным мимо стражи, ты как будто сгустился из тени, ты не знаешь, кто я. Такого просто не может быть, если ты не какое-нибудь сверхъестественное существо, которое только-только поселилось в потустороннем мире и разучилось всему, что когда-то умело и знало. Я император Публий Элий Адриан, владыка мира. А ты, который сейчас называется другим именем, ты — Антиной, возлюбленный императора. Из-за любви ко мне ты утопился в Ниле — и тем самым купил мне жизнь. А теперь ты вернулся из царства Гадеса. Сейчас как раз вечер третьего дня после твоей смерти — и вот он ты. Как Таммуз, как Адонис, как этот Иисус, которого почитают христиане. Теперь я знаю, что ты — бог. Я собираюсь построить здесь город. Я назову его Антиноаполис. И люди тебе будут поклоняться, как богу.
На лице императора — радость. «Он принимает меня за другого, — думает мальчик-вампир. — Он смотрит на меня, создание тьмы, и видит свет. Видит бога».
— Чего тебе надобно от меня, Антиной? — говорит император Адриан.
— Я хочу пить, — отвечает мальчик.
— Тогда пей, — говорит Адриан и протягивает ему обе руки. Его запястья туго перетянуты бинтами. Император пытался покончить с собой. Резал вены. — Вот она, жизнь, которой я обязан тебе...
Мальчик-вампир опускается на колени у ног императора, рвет льняные бинты и пьет кровь из перерезанных вен — кровь, которая дар любви, предназначенный для кого-то другого. Для кого-то, кто никогда не вернется...
* * *
• зеркала •
Как только Арон и Шеннон вернулись в отель, она сразу заснула. Причем беспробудно. Легла к нему на кровать, на спину. Руки сложила на груди. Как мертвец в гробу. Такая красивая. Чем дольше Арон на нее смотрел, тем красивее она казалась. Ее кожа казалась почти прозрачной. У него вдруг возникло необъяснимое чувство, что свет может как-то повредить ее кожу. Он плотно задернул занавески на окнах и выключил свет. Оставил свет только в ванной и слегка приоткрыл дверь — так, чтобы мягкое желтое свечение легло ей на лицо. При таком затененном освещении — в полутени — она казалась еще красивее. Она, наверное, даже не знает, какая она красивая, подумал он. Но это не важно. Ему нравилось просто смотреть на нее. И он смотрел.
Она проспала весь день. Он снял с нее всю одежду. Она не проснулась. Он просто сидел и смотрел. Ему даже пришло в голову, что она притворяется спящей. Он едва различал, как она дышит — медленно, неглубоко. Временами ему казалось, что она не дышит вообще. Как будто она умерла. А когда он прикоснулся к ней, ее кожа была холодной, как мрамор. Сперва ему стало немного не по себе. Но потом он привык к этому холоду, и ему стало даже приятно. На самом деле он возбудился. «Интересно, — подумал он, — а если сейчас ей заправить, она проснется?» Он смотрел на нее, трогал за все места, глушил неразбавленный бурбон и курил сигарету за сигаретой, потому что он нервничал, глядя на эту женщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139