Стало очень тихо. По углам зала и у каждого из трех больших окон навытяжку стояли пятнистые автоматчики. Еще двое – за спиной связанного: между ним и тем толстым, что остался стоять в дверях. И все молчали.
И связанный молчал, хотя, конечно, он мог ответить. Ему ничего не стоило дать ту информацию, которую все от него так напряженно ждали. Сказать просто: «Да, это они». Ему это было легко – у него энергии на это вполне хватало, не то что у нее. А он – молчал, с непонятной жестокостью заставляя остальных, в форме, ждать.
Она этого не понимала. Ей даже стало неловко за связанного перед остальными. За его жестокость.
А он так и не ответил. Просто, закончив осмотр, повернулся к двери и пошел, мягко ступая босыми ногами по линолеуму, прямо на двух вскинувшихся автоматчиков и на толстяка в фуражке.
Толстяк попятился, пропуская его в коридор. Следом, громко гукая сапогами, вывалились автоматчики.
Пятнистые, оставшиеся стоять по углам, расслабились. И хотя по-прежнему никто не проронил ни слова, от той напряженной тишины, что была мгновение назад, не осталось и следа: кто кашлянул, кто глубоко вздохнул, кто шаркнул подошвой сапога, переступая с ноги на ногу, кто поправил на плече ремень автомата – это ведь были все-таки живые люди.
8
Света в помещении стало заметно меньше, но темнота не наступила – один из пятнистых, подойдя к стене, чем-то щелкнул, и под потолком забился, запульсировал с натужным гудением новый свет – серовато-белый, контрастный, неприятный.
Тепло простыни сэкономило ей достаточно энергии, чтобы иметь возможность поводить глазными яблоками вверх-вниз и вправо-влево, изучая новые источники света.
Их оказалось довольно много. Это были расположенные на потолке рядами длинные полые палки. Вернее, герметически запаянные стеклянные цилиндры, почти все уже успокоившиеся в своем холодном мерцании. Лишь два-три из них еще периодически вспыхивали и гасли.
И так было неуютно смотреть на них, что она закрыла глаза.
И опять открыла – вдруг стало шумно. Из коридора в помещение вошло несколько человек в белых халатах с громоздкими поблескивающими конструкциями в руках.
Ими руководил давешний связанный. Только теперь его руки уже не были связаны, и он ими слегка, как-то неловко взмахивал, указывая, около каких кроватей надо устанавливать конструкции в первую очередь: «Сюда. Здесь тоже. И сюда».
Повязку на лице ему, видно, поправили, красных пятен на ней больше не было, но на голубой рубашке они остались и казались черными в свете гудящих высоко под потолком белых трубок.
Кстати, около ее кровати тоже поставили одну блестящую конструкцию – довольно простую, если приглядеться. Она состоит из металлической стойки, увенчанной полупрозрачным баллончиком с темной жидкостью внутри. От этого баллончика спускается красный проводочек, конец которого хмурый человек в грязновато-белом халате довольно грубо, но быстро вставил ей в тело. Точнее – в руку. Еще точнее – в один из кровеносных сосудов, пульсирующих под кожей руки.
Да, это очень важно! Она вдруг вспомнила, что ее тело имеет множество подразделов. В глубину, например: кожа, мышцы, кости. И снаружи – например: та же рука очень отличается от шеи, головы, ноги. И кроме этого, сама рука подразделяется на плечо, предплечье, кисть. А кисть имеет пальцы. А пальцы состоят из отдельных фаланг. И все это подразделяется по одной простой причине: каждая часть тела может двигаться самостоятельно!
Движение. Вот оно – главное!
Она слабо шевельнула всей рукой. Потом, отдельно, сжала кисть. Потом привела в движение один из пальцев – указательный.
Человек в голубой униформе с лицом, перечеркнутым белой повязкой на глазу, заметил движение ее пальца, но истолковал его неправильно – он решил, что она манит его к себе.
Он подошел к ее кровати, успокаивающе прикрыл кисть ее руки своей теплой ладонью и сказал ласково:
– Не надо ничего. Лежи, лежи пока. Набирайся сил. Мы потом поговорим.
Да, верно! Она может теперь говорить!
Она специально подвигала губами (наверно, со стороны это выглядит как ужасно некрасивое гримасничанье!) и даже попробовала немножко что-то сказать, но ее горло произвело опять какой-то сиплый неопределенный звук, и она испуганно смолкла. К счастью, никто не обратил на эту неловкость внимания: человек с повязкой на лице был уже далеко, в другом конце зала, а остальным не было до нее никакого дела.
Люди в пятнистой форме все так же стояли по углам, хотя и выглядели несколько встревоженно. Переглядывались, выжидательно поводили дулами автоматов из стороны в сторону, показывая свою готовность к любой неожиданности. Люди в белых халатах несли все новые стойки с баллончиками и сноровисто втыкали проводочки от них в руки тем из лежащих под простынями, кому еще не досталось. Но таких становилось все меньше и меньше, и одновременно нарастал гул, шум – люди под простынями, с воткнутыми в руки проводочками пробовали голоса, издавая, как и она, нечленораздельные звуки. Некоторые пытались приподняться, скрипели кроватями, пытаясь перевернуться с боку на бок.
Человек с повязкой на лице старался успеть ко всем – он быстро ходил от кровати к кровати, уговаривал не шевелиться, накапливать силы, ласково придерживал непослушных, ободряюще похлопывал послушных.
Ей не показалось – нет! – он действительно очень хорошо относился ко всем, лежащим здесь, – в отличие и от тех, кто с автоматами, и от белохалатных. Очень-очень хорошо. Она даже не представляла, можно ли относиться лучше.
Внезапно он остановился и другим голосом – громким и ничего не выражающим – ни доброты ни вражды – обратился к людям в белых халатах, столпившимся уже без дела у двери в каком-то судорожном недоумении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76