Оля прикоснулась к этому футляру опасливо, чуть ли не благоговейно.
— Ты думаешь, там книга?
— Хм… Никто, собственно, нам не обещал… Да сейчас увидим.
Борис положил инструменты и находку в саквояж, и они выбрались из колодца. Наверху было светлее, и Борис уже намеревался приступить к вскрытию футляра ножом, но Оля остановила его.
— Не умыться ли сперва землекопам?
— Да, но где?
— Ты же владелец замка.
— И поэтому должен все тут знать?
— Спросите своего управляющего, ваша милость. Вы же как бы память потеряли?
— Хотелось бы поменьше мелькать на глазах здешней публики… Вот что это там за каменные чаши у стены?
Чаши оказались наполненными чистейшей прохладной водой (по замыслу, она требовалась многим из участниц развлечений в колодцах). Теперь эта вода пришлась весьма кстати. Потом Борис извлек из саквояжа футляр.
Пайка была проведена настолько тщательно и аккуратно, что Борис долго искал зазор, куда можно было бы вставить нож. Наконец, он нашел такой зазор.
— Здесь пайка разошлась, — озабоченно сказал он. — Если внутрь попала вода…
Раскачивая лезвие в зазоре, продвигая его дальше и дальше, он постепенно отделил крышку футляра. То, что лежало внутри, было завернуто в вощеную бумагу, влажную, но без капель воды на поверхности. Борис развернул бумагу с превеликой осторожностью.
Там была книга в кожаном переплете. Название было выдавлено на черной коже глубоким тиснением, первоначально золотым (кое-где поблескивали уцелевшие золотые крупинки). Три замка, которыми застегивался переплет, также отливали золотом в свете факелов.
Борис наклонил книгу так, чтобы падающие тени тисненых букв позволили разобрать название.
— «Зерцало магистериума», — прочел он вслух. — Подержи-ка ее… Здесь есть еще и письмо.
Оля взяла книгу, как взяла бы незапертый ящик с ядовитыми змеями. В руках у Бориса остался запечатанный сургучом почтовый конверт. На нем было что-то написано, но чернила расплылись от влаги. Борис сломал сургучную печать, достал лист из конверта, развернул.
— Плохо, — сказал он.
— Ни слова не различить?
— Посмотри сама, — он показал Оле то, что некогда было письмом. Текст не только размылся, но и отпечатался фиолетовыми кляксами на половинках сложенного листа. — Ничего…
— Да… Буквы «зю» и «зю бемоль». Но, знаешь…
— Что?
— Есть ведь специальная техника. Когда мы вернемся… В нашем времени мы могли бы найти кого-нибудь, кто…
— Но мы пока еще не вернулись. И в любом времени я не стал бы вмешивать посторонних.
И сразу, точно опасаясь передумать и спеша отринуть искушение, Борис изорвал письмо на мелкие клочки, смял их в кулаке и бросил в угол.
— А книга? — Оля с сожалением проследила взглядом полет влажного комка бумаги. — Не пострадала ли книга?
— Откроем и посмотрим?
— Ну уж нет!
— Я пошутил… И не собираюсь открывать до тех пор, пока мы не выясним, что это такое! Дай-ка ее сюда…
Он внимательно осмотрел книгу со всех сторон.
— Нет, — вынес он свое заключение. — Переплет кожаный, а страницы так плотно сжаты замками, что влага не могла проникнуть внутрь. Эта книга и в худших условиях уцелела бы.
— Очень хорошо… А может, и очень плохо. Знаешь, я бы не так уж и расстроилась, если бы выяснилось, что ей пришел конец…
— Но она уцелела, и она у нас. Придется исходить из этого.
— Да. Поэтому клади ее в саквояж, и поехали на станцию.
Уложив книгу, Борис защелкнул замок саквояжа.
— Оля… Я как бы и могу сообразить, почему ты хочешь попасть в «Олимпию», а не куда-нибудь еще. Но… Я ведь ничего не знаю! Уверена ли ты?
— Уверена ли? — переспросила она. — Нет, не уверена. Совсем не уверена! «Олимпия» — это дверь… Но мне и подумать страшно, что будет с нами, если эта дверь открывается только в одну сторону. А ведь Кремин предупреждал!
— О чем?
— О том, что ничего не повторяется.
— Оля! — взмолился Борис.
— Пошли, я все расскажу по дороге.
Управляющий, согласно полученному распоряжению, находился неподалеку. Он сидел в комнате с открытой дверью, откуда мог видеть коридор. Борис позвал его.
— Павел Петрович, мы едем на станцию. Нам нужно в город.
— Но, ваша милость… Ваш костюм…
— Что такое? — Борис осмотрел свою одежду. — А, немного испачкан… Пустяки. Переодеваться некогда, нам нужно торопиться.
— Да, ваша милость! Если опоздаете на вечерний поезд, то ведь ночного сегодня нет, по новому расписанию.
Сиверский быстро вышел и вернулся со слугой, который принялся охаживать костюм Бориса двумя щетками. Одежда Оли совсем не нуждалась в чистке. Борис давал последние указания.
— Поспешите с экипажем, и вот еще что. Там в подвале… И в спальне… Словом, прикажите, чтобы заделали все как было.
— Не извольте беспокоиться, ваша милость. Когда ожидать вашего возвращения?
— Не знаю. Вас известят.
Они едва успели на поезд. В продолжение всего пути до города они разговаривали, и говорила в основном Оля, Борис мог добавить немногое к уже известному ей. Он слушал — и поражался вовсе не тому, что с ней случилось. Что бы там ни происходило — это происходит, вот и все. Его до глубины души трогало, как спокойно и буднично относится она к своим поступкам. Она рассказывала так, словно не видела в них ничего особенного. Любая на моем месте, читалось в ее обыденных интонациях, поступила бы так же.
Нет, не любая, думал Борис — но ведь любая и не могла оказаться на ее месте.
22.
Сеанс в синематографе «Олимпия» начинался поздно вечером. Шел фильм под названием «Мосты Парижа». Огромные афиши возвещали о «грандиозной постановке», «колоссальных затратах» и «роскошных, богатейших туалетах последних парижских мод», а также об участии «стремительно восходящей в Европе звезды», некоей госпожи Чернавинской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95