Не менее богатым был и выбор обуви, от фламандских деревянных башмаков до мушкетерских сапог и ботфорт со шпорами. Были и какие-то странные одеяния из мерцающих тканей — ничего подобного Оля не видела никогда.
— Вот это музей! — воскликнула она, озираясь. — Глаза разбегаются. Зачем вам все это?
— Скажем так, — сдержанно улыбнулся Кремин, — иногда я тоже снимаю фильмы…
Он провел Олю в дальний конец комнаты и открыл шкаф.
— Посмотрим, что тут у нас есть подходящего…
— Надеюсь, вы не нарядите меня в кринолин?
— Помилуйте, кринолины тогда уже не носили… По-моему, вам отлично подойдет вот эта длинная прямая юбка, к ней черные английские туфельки… Так… Наденьте эту блузку и короткий открытый жакет. Все вместе составит неплохой ансамбль…
— А моя стрижка?
— Ничего, по тогдашней моде допустимо… Вот зеркало. Переодевайтесь, а я подожду вас у двери.
Он скрылся среди бесчисленных платьев, а Оля принялась переодеваться. Она не сразу справилась со всеми непривычными застежками и тесемками, но то, что она увидела в зеркале, неожиданно понравилось ей. Она с улыбкой поклонилась своему отражению.
— Добрый день, сударыня. Не изволите ли чашечку какао Ван-Гоутен?
Сложив свою одежду на полке шкафа, она пробралась к выходу. Кремин оглядел ее с головы до ног очень придирчиво.
— Вам идет, — одобрил он. — А как вы чувствуете себя в одежде девятнадцатого века?
— Превосходно. Я будто бы родилась в ней.
— У вас получится, — задумчиво произнес Кремин.
— О… Но разве вы больше ничего не дадите мне?
— Что вы имеете в виду?
— Ну, там… Документы какие-нибудь, деньги… Мало ли что…
— Денег тех времен у меня нет. Паспорт для вас можно было бы подобрать, но время дорого…
— Выходит, вы меня отправляете ни с чем?
— Я вас не отправляю. По мере сил я помогаю вам, но результат попытки зависит только от вас самой.
— Это я уже поняла.
— Вы должны не только понять, вы должны полностью поверить в это. У вас еще остаются сомнения, вы еще допускаете, что я играю с вами. И пока такие сомнения остаются, ничего не выйдет.
— Их не останется, Константин Дмитриевич.
— Тогда надежда есть. Пойдемте…
— Куда теперь?
— В зрительный зал.
15.
В полутьме зрительного зала Кремин усадил Олю в первый ряд.
— Сейчас я пойду в аппаратную, — сказал он, — покажу вам одну очень старую пленку.
— А мне что делать?
— Смотреть…
Оля ничего на это не ответила, а Кремин ничего не добавил. Его шаги гулко отдавались в пустом зале. Где-то наверху хлопнула дверь, послышался громкий металлический щелчок, потом какой-то лязг.
Застрекотал проектор, белый луч упал на экран. Замельтешили царапины на ленте, черные иксы, пересекающие экран крест-накрест, замелькали цифры. Затем появилось черно-белое изображение. Оно было смазанным, не в фокусе, и слегка двоилось.
Оля увидела большой дом, построенный на холме. Его правое крыло почти примыкало к лесу, за левым скорее угадывались, чем были видны, долина и река. К дому вела дорога, обсаженная высокими деревьями. Два экипажа стояли невдалеке от парадного подъезда — пролетка и закрытая карета. Ровно ничего зловещего не было в этой мирной картине, но Оля вдруг ощутила прилив нарастающей тревоги. Она невольно вспомнила начало «Падения дома Эшеров» любимого ею Эдгара По.
«Весь этот день — тусклый, темный, беззвучный осенний день — я ехал верхом по необычайно пустынной местности, над которой низко нависли свинцовые тучи, и наконец, когда вечерние тени легли на землю, очутился перед унылой усадьбой Эшера. Не знаю почему, но при первом взгляде на нее невыносимая тоска проникла мне в душу…»
Экранный день был не тусклым, а по всей видимости, солнечным, и дом на холме вовсе не выглядел «унылой усадьбой»… Но именно эти слова удивительно точно отражали состояние Оли. Что-то там происходит, в этом доме или рядом с ним. Что-то очень плохое.
Камера поворачивалась, давая плавную панораму. Из-за склеек изображение перемещалось порой скачками, и это почему-то производило на Олю особенно удручающее впечатление. Как будто выхватывали куски из Времени, нарушая его ровный ход…
Кремин — лжец, подумала она. Он не сказал ни слова правды, ни единого слова — ни тогда, когда они были здесь с Борисом, ни теперь. Все это — лишь его игра. Он жонглирует людьми, как мячиками в цирке… Но нет, он не жонглер, скорее — иллюзионист. Ап — и кролик выпрыгивает из цилиндра, ап — и кролик исчез. Пропал навсегда.
Он использует и ее, и Бориса. В каких целях? Да разве так важно, в каких целях… Важно то, что он лжет. Он навязал игру, и выиграть у него нельзя, потому что только он знает правила и меняет их, когда захочет.
Оля оглянулась на светящееся окошко аппаратной. Видит ли ее Кремин? О чем он думает сейчас? Может быть, закричать, рвануться к нему наверх, сломать его ужасный проектор, источающий яд его отравленных кинолент… Да хоть выложить ему все начистоту!
Но что, собственно, выложить? Она представила лицо Кремина, представила, как он разочарованно-печально качает головой. «Мне жаль, девушка… Я сделал для вас все, что мог. Не моя вина, что вы не сумели».
Дом на экране отдалялся. Еще немного — и он пропадет из вида за лесом, за поворотом дороги… Если раньше не оборвется лента.
Пора.
Оля встала и поднялась на низкий деревянный помост перед экраном по маленькой лесенке сбоку. Она ожидала, что на экран упадет ее тень… Но тени не было, была только бледная черно-белая дорога перед ней, и был стрекот проектора в тишине.
Не оглядываясь больше, Оля шагнула вперед, на эту дорогу. Потом она сделала еще несколько шагов, как-то неясно сознавая, что должна была наткнуться на полотно экрана и не наткнулась…
В черно-белом, абсолютно безмолвном мире (теперь она не слышала, как работает проектор) она шла по дороге, существующей только на старой пленке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95