Смотрит Сережка и вспоминает, как в этой избе жила одна-одинешенька тетя Маша. Как она его, Сережку, когда еще маленьким был, к себе жить звала. Портки ему чинила, кашей кормила, вместо матери была... И жалко ему тетю Машу становится так, что терпения нет... Неужто и вправду Иван покинет свою Марью? Да женится на рябой Дарье, у которой лицо темное, как гречневый блин с дырочками?..
От этой самой Дарьи Сережка немало бед натерпелся.
Забрался как-то в кулацкий сад, да невпопад. Сцапала его злая девка, сняла штаны, настегала крапивой и в одной рубашке на улицу пустила. Бежал он с отчаянным ревом, а Алдохины дети вдогонку кричали: "Сережка-урван без штанов удрал!"
Вот они, все насмешники, тут, у солдатовой избы!
И вдруг мелькнула у Сереги озорная мысль.
Выполз он из лопухов потихонечку, огляделся и дал ходу мимо плетней к Алдохиным дворам. Смотрит - все их кони в загородке, весь табун. Алдохины бабы у солдатовой избы, все ребята под окнами, а мужикам не до коней.
Подлез под загородку Сережка, снял с вороного жеребца путы, захлестнул вместо уздечки, вскочил верхом, приударил пятками. Взвился конь на дыбы. Махнул через загородку, сломал жердину, перескочил канаву и пошел в чисто поле!
КАК ВСТРЕТИЛИСЬ ИВАН ДА МАРЬЯ
Мчится Сережка, вцепившись в гриву. Рубаха пузырем.
Ветер в ушах свистит. Сердце ликует.
Аи да Урван, у Алдохиных коня угнал!
А конь резвый, машистый. До совхоза быстро домчал.
Маша с доярками как раз к водопою шла, на полдневную дойку. Все доярки с полотенцами, в руках зедра гремят. Марья поет, девчата подхватывают.
Завидели Сережку.
- Гляди-ка - верховой к нам?
- Ой, кому-то вести!
И не знала Маша, не ждала не гадала, что вести к ней.
Лишь только вымолвил Сергей: "Иван..." - так и опустилась наземь. И ведра с бугорка в речку покатились...
Хотела бегом в Метелкино бежать. Да сам директор дрожки велел ей дать. В дрожки совхозного рысака запрягли. А алдохинского коня - на пристяжку.
И помчались...
Вот так тетя Маша дома и очутилась. И ничего Сережке за коня не было. Бабы его удальству дивились. Мужики одобряли - молодец! Силантий Алдохин хотя и злился - тронуть не посмел.
А ребята потом долго слушали, как Иван и Марья разговаривали:
- Как же ты, Маша, без меня жила?
- Все тебя, Ваня, ждала.
- Чего ж ты, Маша, из дому ушла?
- На одинокой полоске прокормиться не могла.
- Как же ты, Маша,с землей поступила, которую нам Советская власть дала?
- Силантий Алдохин в аренду взял. За половину урожая.
- Значит, нет у нас с тобой, Маша, ни скота, ни пашни... Одна изба и та гола. Ни кола, ни двора...
Молчит Маша. Задумались ребята. Как же теперь Иван да Марья жить будут?
Землю Ивану дадут. А где коня взять? А где плуг?
Семена опять же нужны. Комитет бедноты, конечно, поможет. А все-таки трудно ему будет хозяйством обзаводиться. Не иначе как с Машей в совхоз уйдет. Или на какую-нибудь должность поступит.
Так решили за Ивана ребята.
Но Кочетков поступил по-своему:
- Крестьянином я был, Маша, крестьянином и останусь. Землю буду пахать. Вот мой сказ!
И Маша ему не перечила.
Через недельку принесла она в дом поросенка, а потом привела теленка. В совхозе ей на обзаведение дали.
Так завелась у них скотинка. Задымилась по утрам труба ожившей избы. Запахло из нее свежим хлебам. Затеплился по вечерам огонек в окошках. Началась жизнь. И ребята вокруг этой избы вились, как комары.
Интересовала их, конечно, не изба, а ее хозяин Иван Кочетков. Куда он, туда и они. Где он, тут и они.
ПО СЛЕДАМ КОЧЕТКОВА
Зайдет Иван к кузнецу Агею у огонька погреться, у наковальни поразмяться - ребята в щели кузни глаза уставят.
Агей одной рукой мехи тянет, горн раздувает, другой рукой, захватив клещами раскаленную железину на наковальне, ее поворачивает. А Иван молотом бьет. Ж-жах!
Ж-дах! Искры летят. Красная железина малиновой становится, фиолетовой. Пока мягкая, в лемех превращается.
Или в сошник, узкий и острый, как коровий рог.
- Ишь ты, не разучился! - дивится Агей.
- Чего смолоду узнаешь - век не забудешь, - отвечает Иван.
- Ни пахать, ни косить не забыл, вояка?
- Нет, дядя Агей. Соскучился по крестьянству. Терпенья нет... Где бы ни был, на горах, на морях, а все родные нивы снились...
- Ну что же, вот осенью выделим тебе земли, паши да сей, сколько твоей душеньке угодно.
- Душеньке моей много угодно. Сколько глаз видит, пахать хочется. На одинокой полоске не разгуляешься!
- Это верно, - говорит Агей. - Мы вот со старухой как были бедняки, так и осталися. Землицей-то нас революция вроде всех ровно наделила. Да ведь на двоих не то что на семерых. Вон у Силана Алдохина девять душ.
И раньше кулачком был, а теперь ему земли еще больше привалило...
- Значит, побогатели у вас многосемейные...
- Какое там. Иные многосемейные еще бедней стали.
Возьми Кузьму-инвалида, возьми Авдотью-беду, детей полны закрома, а в амбаре ни зерна.
- Это почему же так?
Сережка-урван и Даша Мама-каши еще плотней к щелям кузни прижимаются. Про их семьи речь идет.
- Земли-то им тоже от новой власти еще больше Алдохина привалило, да не та у них сила. Силан и прежде был крепок. А как помещика громили - еще подкрепился.
Вы-то, солдаты, за родину воевали, а кулаки здесь не зевали. Силан пару коней с барского двора свел, да плуг в придачу, да жнейку, да веялку... А Авдотье-беде дал слабосильную клячу. Авдотья с малыми ребятами никак с землей не управится. А он не только свой надел, еще мой поддел да у твоей Маши подцепил. Да у сельсовета неделеный клин, который для новорожденных и новоприбывших бережется, в аренду берет да засевает. Вот как кулак округлился!
Все верно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42