чудовищная военная машина Германии еще себя покажет. Дело идет о судьбе страны и режима. Польское правительство и чехословацкое полуправительство находятся сейчас во Франции. Кто знает, не придется ли французскому правительству вместе с бельгийским, голландским, польским и чехословацким искать убежища в Великобритании?… Я ни на минуту не верю, как уже сказано, в осуществление замыслов Гитлера относительно pax germanica Германский мир (договор) (лат.).

и мирового господства. Новые государства, и не только европейские, встанут на его пути. Германский империализм пришел слишком поздно. Его милитаристические беснования закончатся величайшей катастрофой. Но прежде чем пробьет его час, многое и многие будут сметены в Европе. Сталин не хочет быть в их числе. Он больше всего остерегается поэтому оторваться от Гитлера слишком рано.
Пресса союзников жадно ловит симптомы «охлаждения» между новыми друзьями и со дня на день предсказывает их разрыв. Нельзя, конечно, отрицать, что Молотов чувствует себя не очень счастливым в объятиях Риббентропа. В течение целого ряда лет всякая внутренняя оппозиция в СССР клеймилась, преследовалась и уничтожалась в качестве агентуры наци. После завершения этой работы Сталин вступает в тесный союз с Гитлером. В стране есть миллионы людей, связанных с расстрелянными и заключенными в концентрационные лагеря за мнимую связь с наци, – и эти миллионы являются ныне осторожными, но крайне действительными агитаторами против Сталина. К этому надо прибавить секретные жалобы Коминтерна: иностранным агентам Кремля приходится нелегко. Сталин, несомненно, пытается оставить открытой и другую возможность. Литвинов был показан неожиданно на трибуне Мавзолея Ленина 7 ноября; в юбилейном шествии несли портреты секретаря Коминтерна Димитрова и вождя немецких коммунистов Тельмана. Все это относится, однако, к декоративной стороне политики, а не к ее существу. Литвинов, как и демонстративные портреты, нужны были прежде всего для успокоения советских рабочих и Коминтерна. Лишь косвенно Сталин дает этим понять союзникам, что, при известных условиях, он может пересесть на другого коня. Но только фантазеры могут думать, что поворот внешней политики Кремля стоит в порядке дня. Пока Гитлер силен, – а он очень силен, – Сталин останется его сателлитом.
Все это, может быть, и верно, – скажет внимательный читатель, – но где же у вас революция? Неужели Кремль не считается с ее возможностью, вероятностью, неизбежностью? И неужели расчет на революцию не отражается на внешней политике Сталина? Замечание законно. В Москве меньше всего сомневаются в том, что большая война способна вызвать революцию. Но война не начинается с революции, а заканчивается ею. Прежде чем разразилась революция в Германии (1918 г.), немецкая армия успела нанести смертельные удары царизму. Так и нынешняя война может опрокинуть кремлевскую бюрократию задолго до того, как революция начнется в какой-либо из капиталистических стран. Наша оценка внешней политики Кремля сохраняет поэтому свою силу независимо от перспективы революции.
Однако чтоб правильно ориентироваться в дальнейших маневрах Москвы и эволюции ее отношений с Берлином, необходимо ответить на вопрос: хочет ли Кремль использовать войну для развития международной революции, и если хочет, то как именно? 9 ноября Сталин счел необходимым в крайне резкой форме опровергнуть сообщение о том, будто он считает, что «война должна продолжаться как можно дольше, дабы участники ее полностью истощились».
На этот раз Сталин сказал правду. Он не хочет затяжной войны по двум причинам: во-первых, она неизбежно вовлекла бы в свой водоворот СССР; во-вторых, она столь же неизбежно вызвала бы европейскую революцию. Кремль вполне основательно страшится одного и другого.
«…Внутреннее развитие России, – говорит уже цитированное исследование лондонского Королевского института, – направляется к образованию „буржуазии“ директоров и чиновников, которые обладают достаточными привилегиями, чтобы быть в высшей степени довольными статус-кво… В различных чистках можно усмотреть прием, при помощи которого искореняются все те, которые желают изменить нынешнее положение дел. Такое истолкование придает вес тому взгляду, что революционный период в России закончился и что отныне правители будут стремиться лишь сохранить те выгоды, которые революция доставила им».
Это очень хорошо сказано! Свыше двух лет тому назад я писал на страницах этого журнала:

«Гитлер борется против франко-русского союза не из принципиальной вражды к коммунизму (ни один серьезный человек не верит более в революционную роль Сталина!), а потому, что хочет иметь руки свободными для соглашения с Москвой против Парижа…»

Тогда эти слова истолковывались как продукт предвзятости. События принесли проверку.
В Москве отдают себе ясный отчет в том, что война больших масштабов откроет эру политических и социальных потрясений. Если б там могли серьезно надеяться овладеть революционным движением и подчинить его себе, разумеется, Сталин пошел бы ему навстречу. Но он знает, что революция есть антитеза бюрократии и что она беспощадно обращается с привилегированными консервативными аппаратами. Какое жалкое крушение потерпела бюрократическая опека Кремля в китайской революции 1925–1927 годов и в испанской революции 1931–1939 годов! На волнах новой революции должна неизбежно подняться новая международная организация, которая отбросит назад Коминтерн и нанесет смертельный удар авторитету советской бюрократии на ее национальных позициях в СССР.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151