», «О-о-ййй, гад! Где у тебя глаза-а?!», «Осторожно отдирай, осторожно. Отмочить бы… Рви! Не могу больше!»
Последнюю фразу в общем гаме разобрал только Сашка. Он помогал Олегу снять присохшую к плечу нижнюю рубашку. На носу Олега плясала бурая капля. По лицу катился крупным горохом пот. Сашка решился, рванул. Олег разом выпал из гимнастерки и из рубахи. Сашка метнулся в моечную, выхватил у кого-то таз, плеснул в него холодной воды и поднес солдатику. Олег хватал воду из таза губами, как телок, и со всхлипом кряхтел:
— Ничего, ничего… Сейчас пройдет…
Как снимал одежду Сашка, кто ему помогал, Олег не видел и не помнил. Сашка тоже пил из таза после того, как разделся, но пил через край, пил молча, и слышно было, как резиново скрипело его горло и квохтал кадык.
Из прожарки поторапливали. Олег с Сашкой немного отдышались, вздели одежонку на железные крючья и пошли в моечную. Тут на пути к госпиталю встала новая преграда: не хватало тазов.
Сашка до того разозлился, что хотел в голом виде идти к старшему сержанту и, как он выразился, из глотки вырвать у него таз. Но в это время в сопровождении той самой тетки, что ставила кресты на подорожных, появился боец с забинтованным лицом. Тетка несла за дужку продолговатый цинковый таз, серебрящийся, звонкий. Сашка поспешил встречь этой паре. На ягодицах у него ожили и забегали наколки: кошка с мышкой. Кошка ловила мышку.
— Я жить не хочу, а они меня в баню! — вопил боец с повязкой на лице. — На кой мне ваша баня?
— Тише, тише, голубчик, — испуганно уговаривала бойца тетка с тазом и искала место на скамейке. Сашка тут как тут. Он подцепил раненого под руку, поволок на свое место. Мигнув тетке, чтобы она убиралась, Сашка препоручил Олегу хнычущего бойца, а сам стал пробиваться к единственному крану.
Вернувшись с тазом, наполненным теплой водой, Сашка соображая, как тут быть, прищурился на бойца, распустившего грязные губы, которые только и виднелись из-под бинтов.
— Чего нюни распустил! — прикрикнул он строго. — Жи-и-ить не хочу! Как такие люди называются, Олег?
— Пессимистами.
— Пессимист, вот кто ты такой! Уяснил?
Заклейменный таким неслыханным словом, боец еще раз хлюпнул носом и покорно сунул руки в таз.
Как и все раненные в лицо, выглядел он страшно. Из-под перепачканного, захватанного пальцами бинта, клочками висевшего подле ушей, виднелись засохшие корки. В ушах, возле губ, даже в губах — следы пороха. Засохшая кровь осыпалась штукатуркой. Олег сострадательно придерживал бойца, но голова у него все еще кружилась, и он чуть было не упал с мокрой скамьи.
— Да сиди ты, шкилетина! — метнул в него яростный взгляд Сашка, поймал его за руку и помаячил ему: не кисни, дескать, бойца разжалобишь. Затем приказал занять новую очередь у крана, а потом вернуться и помочь ему мыть подшефного.
Вдвоем они быстро обработали бойца, безвольно подчинявшегося им. На прощанье Сашка шлепнул раненого по бугристой спине.
— Жених!
— Трави! Трави! — плаксиво завел в ответ боец.
— А чего? У тебя вон какое завидное телосложение! А это, по военному времени, такой факт… Я серьезно говорю, боец Глазов?
— Вполне.
Сашка уже превозмог боль, Сашка оживился, Сашка был в своей стихии. Немного ободренного и помытого бойца он передал тетке. За помощь банному персоналу, в виде премии, она сунула Сашке еще один кругляшок мыла, выдала две клееночки, таз тоже оставила. Таз этот, по заверению Сашки, берегли для генерала, но случай помог им. Парни возликовали и принялись настраиваться, чтобы можно было помыться и не намочить бинты. Плечо Олега накрыли клеенкой, а другую клеенку повязали Сашке наподобие детского передника на грудь.
— В этой жизни умереть не трудно, таз достать значительно трудней, — уныло продекламировал сидевший неподалеку от них костлявый и белотелый человек, раненный в пятку. — Я за вами, товарищи.
Сашка был благодушен от удачи с тазом, с мылом, с клеенкой и потому пригласил костлявого мыться вместе, всем, дескать, хватит места голову намочить в таком шикарном тазу, главное, мол, сырое чтоб видно было.
— Наступал? — спросил Сашка, кивнув на пятку костлявого.
— В основном.
— Кем был? — намыливая Олегу здоровое плечо, поинтересовался Сашка, не умеющий долго молчать.
— Командир взвода управления гаубичной батареи Сырвачев! — представился раненый с невеселой шутливостью, приложив руку к шевелюре, сдобренной белой мыльной пеной.
— Выходит, лейтенант? — опешил Сашка и озадаченно почесал кошку на ягодице.
— Младший, — поправил его Сырвачев, взял таз и попрыгал на одной ноге к крану.
Сашка молча догнал его, выдернул таз и категорическим жестом приказал сесть на место и ждать и не перечить ему. Нравилось Сашке быть главным хотя бы здесь, в бане.
Ранение у Сырвачева было пустяковое, но очень привередливое. Он задирал ногу, стараясь не замочить рану. Сашка между делом потешался над Сырвачевым.
— Прекрати! — не вытерпел Сырвачев. — Эта несчастная пятка и без того всю жизнь мою исковеркала. — И он горестно глянул на парней из мыльной пены.
Парни удивились, попросили пояснений.
Сырвачев невесело поведал им историю о том, как он больше года скрывал язву желудка и держался на батарее. Но вот попал с этой разнесчастной пяткой в санбат, а там комиссия как раз, чины понаехали медицинские, осматривают всех, выслушивают. Ну и выявил, для примера должно быть, один медицинский генерал язву у Сырвачева и разорался: «Не дошли до того, чтоб язвенники гнилобрюхие врага били! Еще чахоточных не хватало на передовой!» Ну и попер Сырвачева в тыл по чистой.
Олег с Сашкой задали вопрос: зачем же он, Сырвачев, прятался на батарее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11