Джеймс Блэйлок
Бумажный грааль



Джеймс Блэйлок
Бумажный грааль

…та гармония ныне разрушена, как разрушен мир вокруг: существуют лишь обломки того, что существовало когда-то, и на часы минувшее еще возвращается; но месяц за месяцем тьма наползает на день…
Джон Раскин

…уловить душу вещей посредством силлогизма так же невозможно, как поймать на крючок Левиафана.
Г. К. Честертон

…яйцеголовый господин захаживал. Все твердил: «Не беда!», На макушку всегда острополую шляпу насаживал.
Эдвард Лир

1

Небесные письмена в его сне не складывались ни в слово, ни во фразу: пять белых облачков плыли по голубому небу. Никакой самолет не вычертил их реактивным выхлопом; просто постепенно возникли и расположились в определенном порядке пять облачков – так проступает в вечерних сумерках созвездие. На сей раз издалека наплывал тяжелый, ритмичный гул океана, и Говард принял его за шорох круговорота природы, вращающегося, точно мельничное колесо. Во сне он знал, что на дворе осень. Облачные знаки всегда были одни и те же и всегда подразумевали одно и то же, а зима сменялась весной, летом, осенью и снова зимой, следуя за просыпающимся годом.
Во сне Говард вошел в дверь каменной мельницы, постоял у огня в очаге. В спину ему дул холодный ветер с океана. Пляшущий огонь нисколько не грел, поэтому он поворошил угли палкой, которая оказалась у него в руке; он даже не слишком удивился, увидев, что за то короткое время, пока ее держал, из нее проклюнулись и оплели ему кисть зеленые побеги.
Пламя трещало и прыгало, выбрасывало угольки на порожек очага. Он знал, что спит, и знал, что через минуту опустится на колено и обожжет его об уголек, и знал, что почувствует боль от ожога, хотя это всего лишь сон, и огонь холодный. А потом он тронет сочащуюся из волдыря прозрачную жидкость, лизнет кончик пальца и лишь смутно удивится, что на запах она – как сосна, а на вкус – как молодое деревце. Потом в пяти облачках появится послание, которое поведает о его судьбе, но когда он снова выйдет на двор, чтобы его прочесть, мельница уже будет не мельница. Это будет каменный дом на скале, а о валуны внизу будет биться океан, и небо над головой потемнеет от надвигающегося дождя.
На сей раз он проснулся под шум волн, набегающих на побережье Пойнт-Рейес. Только-только светало. Ночь он провел на койке в трейлере, припаркованном на Стинсон-бич, проехав со вчерашнего утра всего несколько миль от кемпинга в Маунт-Тамалпеисе. Сон уже тускнел. Как всегда, он не мог вспомнить, почему привидевшееся казалось столь значительным, но по себе сон оставил призрачное ощущение спешки и ужаса, а также странную уверенность, что пять белых облачков вовсе не реальны, а нарисованы в небе невидимой рукой.
Выехав из Пойнт-Рейеса на север, Говард остановился в Инвернессе позавтракать, а после остаток еще не размерзшихся анчоусов использовал для рыбалки в приливной заводи к северу от города и, бросая куски наживки пикирующим к нему чайкам, думал о своей работе помощника куратора в пыльном музейчике в Южной Калифорнии. Он приехал на север за одним единственным экспонатом – за тем, что считал наброском к японской гравюре на дереве девятнадцатого века, может быть, работы Хокусаи.
Набросок помнился ему поблекшим, со многими заломами – какой-то идиот сложил его, пытаясь создать или воссоздать фигурку оригами. Он видел этот набросок однажды, почти пятнадцать лет назад, когда провел дождливый уик-энд в доме, построенном на скалах Майклом Грэхемом, стариком, которому принадлежал набросок. Грэхем держал его в диковинном футляре, спрятанном за кладкой камина, хотя более ценные эстампы висели по стенам, у всех на виду.
Кузина Говарда Сильвия тоже там была. Она решила, что из этого листка рисовой бумаги складывали множество разных фигурок, и все спрашивала, нельзя ли попытаться сложить его снова, используя заломы как дорожную карту. Иногда, особенно в последнее время, после снов о мельничном колесе и очаге, Говарду думалось, что они с Сильвией даже не догадывались, насколько точна эта метафора.
С зеркальца заднего вида в грузовичке Говарда свисала пожелтевшая до цвета старой слоновой кости лилия-оригами. Цветок был пыльный и порванный, но уже слишком хрупкий, чтобы обмахнуть его метелкой или развернуть и сложить заново. Юный и романтичный Говард подарил Сильвии лилию в ту ночь, когда они решили, что не стоит заниматься любовью, а на следующее утро она подарила ему цветок, сложенный из бумаги, спрессованной из листьев и льняного полотна.
Тогда им было всего двадцать и, будучи кузенами, они почитай что выросли вместе. Поэтому же, едва их чувства друг к другу перестали быть братскими, то сделались тягостными, если не сказать – невыносимыми. На первом году колледжа Сильвия сказала, что решила перебраться на север, в Форт-Брэгг, где жили ее родители, и собственным желаниям вопреки он отпустил ее без возражений.
Месяц назад он нашел бумажную лилию в коробке, набитой сувенирами студенческих лет, и повесил ее в кабине грузовичка. Цветок оказался катализатором: напоминал о Сильвии, бередил желание после стольких лет отправиться вдоль побережья на север и ее навестить. Теперь он посоветовал себе, когда приедет сегодня или завтра в Форт-Брэгг, снять лилию, пока Сильвия ее не увидела и не истолковала его намерения неверно – а может быть, и верно. Кто знает, что они почувствуют столько лет спустя? Ничто, по сути, не изменилось.
Об этом он и размышлял, рыбача в заводи за Инвернессом. Или в заводи не было рыбы, или рыбак из него никудышный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146