Отдельный гараж на шесть автомобилей и гостевой домик в саду. Открытый бассейн. Пожарная сигнализация и охранная система.
Уолкер-Ридж-драив расположен в районе, где мусор вывозят пять раз в неделю. Здесь живут люди, которые понимают опасность хорошей судебной тяжбы, и когда ты приходишь и называешь себя, они улыбаются и соглашаются.
Особняк Гартоллера очень красивый.
Эти люди не пригласят тебя в дом. Они будут стоять в дверях и улыбаться. А если ты спросишь, они тебе скажут, что не знают истории этого дома. Это просто дом.
Если ты будешь настаивать, они поглядят на пустынную улицу поверх твоего плеча, опять улыбнутся и скажут: “Ничем не могу вам помочь. Позвоните риэлтеру”.
На доме №3465 по Уолкер-Ридж-роуд висит скромная табличка: “Бойль. Продажа недвижимости”. Прием только по предварительной записи.
Еще в одном доме мне открывает женщина в форменном платье горничной. Девочка лет шести робко выглядывает из-за ее черной юбки. Горничная качает головой и говорит, что вообще ничего не знает.
— Позвоните риэлтеру, — сказала она. — Элен Бойль.
Там есть телефон.
А девочка сказала:
— Она злая колдунья.
И горничная закрыла дверь.
И вот теперь, в особняке Гартоллера, Элен Гувер Бойль проходит по гулким пустым белым комнатам. Она все еще говорит по мобильному. Облако пышных розовых волос, розовый костюм в обтяжку, белые чулки, розовые туфли на среднем каблуке. Густая ярко-розовая помада. Искрящиеся золотые и розовые браслеты позвякивают на руках: золотые цепочки, монетки и амулеты.
Хватит, чтобы украсить немаленькую новогоднюю елку.
Крупный жемчуг. Таким подавился бы даже конь.
В трубку она говорит:
— Ты не звонила новым хозяевам Эксетер-Хауз? Они должны были в ужасе съехать оттуда еще две недели назад.
Сквозь высокие двойные двери она проходит в другую комнату и в другую за ней.
— То есть, — говорит она в трубку, — что ты имеешь в виду: они там не живут?
Высокие арочные окна выходят на каменную террасу. За террасой — постриженная полосами лужайка. За лужайкой — бассейн.
В трубку она говорит:
— Так не бывает, чтобы люди купили дом за миллион двести и там не живут. — В этих комнатах без мебели и ковров ее голос кажется громким и резким.
Маленькая белая с розовым сумочка на длинной золотой цепочке — через плечо.
Пять футов шесть дюймов — рост. Сто восемнадцать фунтов — вес. Сложно сказать, сколько ей может быть лет. Она такая худая, что она либо при смерти, либо очень богата. Ее костюм пошит из какой-то узловатой отделочной ткани и украшен белой плетеной тесьмой. Он розовый, но не креветочно-розовый, а розовый, как креветочный паштет, сервированный на хрустящих хлебцах с веточкой петрушки и капелькой черной икры. Короткий пиджак облегает хрупкую талию, а широкие набивные плечи кажутся почти квадратными. Юбка короткая и обтягивающая. Огромные золотые пуговицы.
Она носит кукольную одежду.
— Нет, — говорит она в трубку. — Мистер Стрейтор тут, рядом. — Она поднимает тонкие брови, подведенные карандашом, и смотрит на меня. — Я трачу зря время? — говорит она в трубку. — Надеюсь, что нет.
Улыбаясь, она говорит в трубку:
— Хорошо. Вот он мне показывает, что нет.
Мне интересно, почему она сказала, что я средних лет.
Сказать по правде, говорю я ей, я не собираюсь покупать недвижимость.
Она показывает на меня двумя пальцами с яркими розовыми ногтями и произносит одним губами: еще минуточку.
На самом деле, говорю я, я нашел ее имя в протоколах, в конторе у окружного коронера. На самом деле я просмотрел все судебно-медицинские протоколы за последние двадцать пять лет на предмет смертей в колыбельке.
Слушая, что говорят ей по телефону, не глядя на меня вообще, она кладет свободную руку на отворот моего пиджака и легонько отталкивает меня, но при этом не убирает руки. В трубку она говорит:
— Ну и в чем проблема? Почему они там не живут?
Я смотрю на ее руку вблизи. Судя по этой руке, ей хорошо за тридцать. Может быть, даже чуть-чуть за сорок. И все-таки эта таксидермическая холеность, которая сходит за красоту после определенного возраста и при определенных доходах, для нее несколько старовата. Ее кожа уже смотрится тщательно отшелушенной, протонизированной, увлажненной и вообще какой-то искусственной. Как будто заново отполировали старую потускневшую мебель. Свежая полировка. Новая розовая обивка. Отреставрировано. Обновлено.
Она кричит в трубку мобильника:
— Ты что, так шутишь?! Да, я знаю, что значит под снос! Но это же историческая постройка!
Она поднимает плечи, прижимая их плотно к шее, и медленно опускает. Потом на миг отнимает телефон от уха, закрывает глаза и вздыхает.
Она слушает, что ей говорят, и ее ноги в розовых туфлях и белых чулках отражаются в перевернутом виде в темном зеркале отполированного паркета. В глубине отражения видна тень у нее под юбкой.
Она прижимает свободную руку ко лбу и говорит:
— Мона. — Она говорит: — Мы не можем позволить себе потерять этот дом. Если они его перестроят, его можно списывать вообще.
Потом она опять замолкает и слушает.
А мне интересно, почему нельзя носить синий галстук с коричневым пиджаком?
Я опускаю глаза и ловлю ее взгляд. Я говорю: миссис Бойль? Мне нужно было с ней встретиться в частном порядке, не у нее в конторе. Это касается серии моих статей.
Но она машет рукой. Сейчас она занята. Она подходит к камину, проводит свободной рукой по каминной полке и шепчет:
— Когда они будут его сносить, соседи будут стоять на улице и рыдать от счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11